Биография и творчество Пастернака Б.Л. (подробно)

Когда происходил синтез самых разнообразных искусств, например, живописи и поэзии (В. Маяковский пришел в поэзию из живописи), музыки и поэзии, Б. Пастернак тоже метался между двумя тайными и очень сильными влечениями — между музыкой и философией. Он пришел в поэзию из музыки и из философии, и это очень ощущается в нем.

Б. Пастернак из семьи, которая принадлежала к тому самому слою московской интеллигенции, куда запросто захаживали действительно самые знаменитые люди. Однажды, когда Борису Леонидовичу было три года, он почему-то вдруг проснулся от ощущения, что в доме что-то происходит (квартира Леонида Осиповича Пастернака, его отца, была при Училище живописи, ваяния и зодчества — он потом напишет: «Мне 14 лет. ВХУТЕМАС еще Школа ваяния»), он кричал и плакал, но музыка заглушала его слезы. Когда трио доиграли до конца, его услышали, успокоили, вынесли к гостям. В гостиной, среди дам и мужчин, было несколько стариков; один из них был не кто иной, как Лев Николаевич Толстой. Он заходил к ним в дом, потому что Леонид Осипович, лучший книжный график того времени, делал иллюстрации к произведениям Л. Толстого. Лучшими иллюстраторами лермонтовских произведений были Л. О. Пастернак и М. Врубель. Мать — музыкантша, ученица Фильда, с артистичной игрой и очаровательным, мягким туше, и музыка была для Пастернака самым обаятельным из соблазнов — он очень хотел заниматься музыкой. В доме бывал Скрябин, и тогда домашнее музицирование включало его этюды и серьезные сонаты. Позже Борис Леонидович напишет несколько музыкальных произведений, и одно из них, двухчастная соната, будет услышана и одобрена Скрябиным.

Но профессионально заниматься музыкой он не стал. У него не было абсолютного слуха. Б. Пастернак увлекался философией, ею он занимался в Московском университете, а потом поехал в Марбург, так как там сильнее всего ощущалось влияние Канта, неокантианства. Недаром в романе Андрея Белого главный герой — кантианец; к тому времени это учение приобретает сильное влияние. В Марбурге он полюбил и сделал предложение, но ему отказали.

В. В. Розанов говорил, что каждый человек имеет свой фокус, и существует возраст или ситуация, когда человек является в фокусе. Если определить доминанту Б. Пастернака, то нужно высказать еще одно соображение: каждый человек обладает всю жизнь одним и тем же возрастом. Так, А. Пушкин — всегда юноша, а М. Лермонтов — человек между тридцатью и сорока годами, он таким родился. Профессиональный признак для любого поэта — детскость взора, незамутненность, может быть, даже удивленность. У Пастернака это было. Однажды, в 1944 году, Б. Пастернак после концерта во фронтовой бригаде попросил разрешения пострелять, и ему разрешили. Он неожиданно оказался хорошим стрелком, и вот, когда пришел потом в дом, где гостила Ахматова, он ни о чем другом не мог говорить, только о том, как он стрелял, держал пистолет, как ему сказали: «Как хорошо Вы стреляете». И уходя, в передней, вновь повторил все это. А. Ахматова, обратясь к подруге, сказала с ласково-насмешливой улыбкой о нем: «Всегда четыре года». И это ощущение от Б. Пастернака было у всех: он был человеком редкостного простодушия, но вместе с тем он был мудрым. Когда в Марбурге ему отказали, была разрушена модель его юношеского эгоцентризма. Тоска, которая его захлестнула, не помешала ему найти очень точное выражение этого чувства; недаром в минуты смятения В. Маяковский бормотал именно Б. Пастернака:

Пощадят ли площади меня,

О, когда б вы знали, как тоскуется...

Или, в «Марбурге»:

В тот день всю тебя, от гребенок до ног,

Как трагик в провинции драму Шекспирову,

Носил я с собою и знал назубок,

Шатался по городу и репетировал.

Это — пастернаковская взволнованная, неудержимая речь; но музыка осталась в его поэзии, просто растворилась в ней. Ариадна Эфрон, прочитав статью о поэзии Пастернака и матери, сказала: «Они пишут, что вы очень похожи, они ничего не понимают, ведь ты видишь, а он — слышит». Действительно, в поэзии Б. Пастернака преобладают слуховые образы. «Ужасный» — говорит он о любимом герое, а любимый — дождь, этот образ проходит через всю его поэзию. И эта музыкальность поэзии Пастернака — главное; шум времен и шум мира обрушивался на него слитно, а он разымал его на ноты, на гармонические сочетания.

После Марбурга он уехал в Северную Италию почти без денег, шел пешком, ездил в вагонах третьего класса, знакомился с живописью и архитектурой два месяца и писал: «Я готов был, чтобы все это претворить в гармонию стиха». И в 1914 г. выходит у него первая книжка «Близнец в тучах», не самая хорошая его книга, но с нее он начинается. Затем была вторая — «Поверх барьеров». М. Цветаева говорила, что есть «поэты с историей» — они развиваются, и есть поэты без истории — они рождаются и сразу начинают с себя, не изменяя этому никогда. Например, А. Ахматова и Б. Пастернак — он сразу сложился, родился таким, а дальше он только себя выражал. И в первых двух книгах он уже есть.

Но главная его книга, третья по счету, «Сестра моя — жизнь», вышла в 1922 году. Он говорил, что все остальные пять его книг — это просто то, что не вошло в «Сестру мою — жизнь». И он был одним из самых знаменитых поэтов, до 36—37 гг. упоминался и воспринимался как один из самых крупных наших поэтов. Существовал вне литературных объединений, для Б. Пастернака это было невозможно, хотя входил в «Центрифугу». Дружен был с «ЛЕФом», потом от них отошел. Он и В. Маяковский прекрасно относились друг к другу, но не общались с 1925 г., так как были полярны, и это очень хорошо определила Марина Цветаева в статье «Маяковский и Пастернак». Цветаева считала, что ни у Маяковского, ни у Пастернака нет читателя. У Маяковского — слушатель, у Пастернака — подслушиватель, соглядатай, даже следопыт.

Сам Пастернак имеет дело с бесконечно малыми — Маяковский — с бесконечно большими. У Маяковского идет счет по громадным смысловым единицам: Китай, Персия, одна шестая часть земного шара, 150 миллионов. Зачем Пастернаку 150 миллионов — ему с одним бы разобраться. Так и получилось, что он существовал отдельно. Но когда погиб В. Маяковский, о нем написал именно Б. Пастернак. Поэт, который целиком и полностью отдал себя этому государству, рухнул, побежденный, рухнул прострелив себе сердце. И с этого момента начинается ужесточение вокруг Пастернака, хотя сначала вроде бы все было благополучно. Его выбирают делегатом на I съезд Союза советских писателей (1934), более того, он на этом съезде произносит речь, поразительную речь. Как этот простодушно детский, как будто бы наивный человек предугадал и предчувствовал то, что не приходило в голову остальным! Он сказал: может быть, мы с вами будем зажиточными людьми, но «да минует нас опустошающее человека богатство». «Странно, если среди нас появятся литературные сановники, если мы забудем о том, ради чего мы пишем стихи и прозу. Самое страшное, если мы будем сытыми, если мы не позволим себе быть самими собой». Это речь, которая во многом предопределила, к сожалению, дальнейшее развитие нашей литературы.

Удивительна интонация голоса этого немолодого человека — почти детская. И полнота веры в божье попечение — как абсолютное доверие ребенка к отцу. Как точны слова Ахматовой: «Он награжден каким-то вечным детством...!» Нельзя не вспомнить: «кто умалится, как это дитя, тот и больше в Царстве Небесном» (Мф, 18, 4).

А дальше — ситуация все сгущается! В 1934 году арестован О. Мандельштам, потом Б. Пильняк и многие другие. Когда арестовали О. Мандельштама, А Ахматова сразу кинулась к Енукидзе, а Б. Пастернак — к Н. Бухарину, потому что был с ним знаком и ему посвятил одно стихотворение в 1927 году. Они хлопочут за О. Мандельштама, а он в это время в Чердыни, это первая его ссылка! Тогда произошел жуткий разговор Б. Пастернака с И. Сталиным. Мариэтта Чудакова очень правильно определит главную ситуацию, постоянно повторяющуюся в этих разговорах. И. Сталин звонил первым, они «собраться не могли», те, с кем он говорил, они не знали, о чем говорить, что просить, и потом он быстро обрывал разговор и оставлял их всех в ощущении, что они не сказали самого главного.

Потом, когда наступил 1937 год, на всех фабриках, заводах проходили общие собрания, на которых должны все поднять руки за то, чтобы право-троцкистскому блоку была вменена высшая мера наказания, потому что надо, чтобы все люди чувствовали себя сообщниками, участниками преступления. Страна была четко поделена на подследственных и следователей, промежуточных не было. Все в этом должны были участвовать. Такое же собрание проходило у московских литераторов. Естественно, пришли все. И велено было поставить подпись под письмом с требованием смертной казни Н. Бухарину и его группе. И Б. Пастернак со свойственной ему последовательностью отказался подписывать и поднял руку против. Он знал, на что идет. Уже расстрелян Тициан Габидзе, жену которого Нину Александровну Габидзе он будет потом обеспечивать всю жизнь, уже расстрелян Паоло Яшвили, детей которого он возьмет к себе, и они будут некоторое время жить в Переделкине. А дальше — разговор А. Фадеева с И. Сталиным об этом. «Не подписал? Ну и пусть будет хоть один человек, который поступает не как все. Оставьте его». И благодаря этому он жил в постоянно тяжелых условиях сужающегося кольца, когда вокруг вырубались друзья, близкие, когда над ним нависало небо, но тем не менее он жил чрезвычайно достойно.

Когда началась война, он вместе со всеми был эвакуирован в Чистополь. Об этом — в книге А. Гладкова «Воспоминания», там очень много о Б. Пастернаке. Он вспоминает о том, как в кошмарной чистопольской столовой, где было нечисто, очень холодно, где ели закутавшись, где один из крупных эгофутуристических поэтов ходил вокруг столиков и уговаривал оставить ему еду, Пастернак входил без верхней одежды, придерживал дверь перед дамами, подвигал им стул, вел себя, как на приеме, локти прижаты к телу, и даже было ощущение, что в руках был нож.

И в это время погибла в Елабуге Марина Ивановна Цветаева. Они встречались дважды в Москве, но даже не познакомились, мало интересовали друг друга. А когда она уехала в 1922 году, он прочел вышедшую в Москве после ее отъезда книгу «Версты». И когда он понял, что это такое, он написал письмо, и тогда завязалась переписка; переписка-любовь. Это была действительно любовь, не любовь-страсть, любовь мужчины к женщине, а просто — любовь. Правда, в какой-то момент, в 1925 году, Б. Пастернак решил, что это все-таки любовь мужчины к женщине. Он кинулся к ней, написал, что хочет ее видеть, хочет приехать, но она не разрешила ему этого.

Двое детей, муж. Потом они встретились после начала войны. Он будет считать главной виной и бедой жизни гибель Марины Ивановны. Почему он ей не помог — неясно. Он объяснил, что он не был с ней дружен после того, как она вернулась в 39—40 гг. Когда попытался приблизиться, натолкнулся на сопротивление людей вокруг нее. Был такой окололитературный клан, который не подпускал близко остальных. И раза два натолкнувшись на холодный прием, он больше не стал навязываться, тем более, что уже все схлынуло, острота переживаний ушла, а М. И. Цветаева со свойственной ей решительностью перевернула страницу — и тут уже все. А тепловатой водичкой приятельской дружбы двух литераторов М. Цветаева не хотела довольствоваться. И Б. Пастернак уже не смог. Они эвакуированы были оба в Чистополь — Московская писательская организация вся была эвакуирована туда; Цветаевой не разрешили прописку: она жена врага народа и мать врага народа, арестованы уже были Сергей Яковлевич Эфрон и Ариадна Сергеевна Эфрон, а в 1941 году Сергей Яковлевич был расстрелян. М. Цветаеву отправили дальше по Каме, в Елабугу, где она осталась одна. Конечно, если бы она жила в Чистополе, ей бы помогли, а, может быть, и нет, потому что Б. Пастернак был уже к этому времени женат, и жена тоже никого особенно близко не подпускала. И так получилось, что М. И. Цветаева умерла в Елабуге.

А потом Б. Пастернак возвратился в Москву, работал очень много, вышло несколько его книг. До этого были две книги в 1927 г., «Второе рождение» в 1932 г., «Стихотворения» — в 1938 г. Самая хорошая книжка вышла в 1943 году — «На ранних поездах». Как он приезжает рано в Москву на какой-нибудь переделкинской электричке и идет с потомством молодым, пахнущим земляничным мылом или черемуховыми яблоками, как он вглядывается в глаза и лица этих людей.

А потом опять тяжелый 1947, опять тяжелый 1949. Он пишет роман «Доктор Живаго», начал в 1936 году и наконец в 1956 году закончил.

Поэт воспринял события 17-го года как народный порыв от лжи к правде, как возврат к искренности, естественности, глубинным основам жизни. А спустя 41 год он был ославлен клеветником и предателем, автором антисоветского романа «Доктор Живаго». Что произошло? Переменил ли на самом деле поэт свое отношение к революции?

Превращение произошло в самой истории: обещанный мир обернулся гражданской войной, свобода — тоталитаризмом, правда — лживой идеологией. А он остался самим собой, о чем не переставал твердить: «Я не рожден, чтоб три раза // Смотреть по-разному в глаза...», или «Но как мне быть с моей грудною клеткой // И тем, что всякой косности косней...», — вплоть до самых последних лет, когда он напомнил, что «надо ни единой долькой // Не отступаться от лица». Он увидел, как революция изменила своему духу и как воцарилось «владычество мертвой буквы». Об этом роман, который подвел итог 40-летней истории. Он сохранил верность вещам постоянным, времени не подвластным — природе, любви, искусству, духу Жизни. Как и его главный герой — врач и поэт Юрий Андреевич Живаго, самая фамилия которого знаменательна. Но за право быть собой, за право прикосновения к Вечному нужно, оказывается, дорого платить. За Жизнь — не менее, чем жизнью. В течение многих лет он думал и писал о людях добровольной жертвы, среди которых лейтенант Шмидт из поэмы, безымянный сапер из военных стихов, Гамлет, говорящий у него словами Христа:

Если только можно, Авва Отче,

Чашу эту мимо пронеси...

Журнал «Новый мир» роман не принял. О Б. Пастернаке, наверное, правильно сказали, что он был последний человек, веривший в святость и нерушимость честного слова. Приехали итальянские коммунисты, и он дал им роман, а они — честное слово, что роман не будут печатать без особого на то разрешения. Но его немедленно напечатали в левом издательстве, где печатались коммунистические издания. Конечно, такой роман должен быть напечатан. И тут все вспыхнуло. И пошли в нашей печати статьи: «Я — простой рабочий, никогда в жизни не читал Пастернака, но я одно могу сказать, что он негодяй, что его надо выгнать из страны»; «я шел через поле, в луже сидела жаба, мне лучше ее прижать к груди, чем отщепенца, мерзавца, негодяя Пастернака». И собрание общее всех московских литераторов — проголосовали единогласно — никто уже против не поднимал руку — некому было — за исключение Бориса Леонидовича Пастернака из членов Союза советских писателей. Я понимаю, почему проголосовала против Валерия Герасимова — она была насмерть испугана. Я понимаю, как сломался прекрасный поэт и человек Борис Слуцкий: он потом просто тяжело заболел, когда понял, что произошло — за все расплатился. Это до конца жизни была его незаживающая рана. А для большинства это прошло в высшей степени легко. А. Вознесенский сообщает, как к нему подошел В. Солоухин: «Что ж ты меня не позвал, я бы проголосовал тоже за отмену Постановления, грех бы снял с души». Грех таким образом не снимается.

Проголосовали. Исключили. В 1957 году Б. Пастернак получил Нобелевскую премию за глубокий психологизм, с каким раскрыт образ русского человека в тяжелое время. Лауреат автоматически отказался от премии, не выехал за ней, потому что было совершенно ясно, что назад не вернуться. Как жил он в последние годы — можно догадаться. Каждый вечер, когда отходили ко сну, Б. Пастернак выходил в большую комнату, становился под люстрой и говорил: «Дорогой многоуважаемый слушатель, я ухожу спать, разговоров больше не будет. Спокойной ночи».

Ольга Федоровна Берггольц вспоминает, что как раз в это время, в переделкинском доме творчества, когда она выходила в холл, он громко, с куртуазной выправкой говорил: «Я жду Вас сегодня у себя за обедом» — и холл мгновенно становился пустым. С ним не здоровались, его избегали, обходили.

Постановление об отмене прежнего решения принято в 1987 году, роман печатается. Он о том, что гражданская война — это национальная катастрофа, что озверение достигает с двух сторон предела, что есть и зверства белых, и зверства красных, и в этом мире тяжело человеку, который волею судьбы к профессии — Дмитрий Сергеевич Лихачев прав, он указал в предисловии к роману на то, что раньше не отмечали, что Юрий Андреевич Живаго — врач — обязан равно относиться к страдающим с той и с другой стороны. Живаго принадлежит к когорте любимых героев Б. Л. Пастернака: Христос, Гамлет, лейтенант Шмидт, Юрий Живаго — верстовые столбы, вехи мировой истории. И самые лучшие, самые проникновенные стихи отдал Б. Л. Пастернак Юрию Живаго.

Что позволило Пастернаку прожить светло, твердо, правильно? То, что он был христианином, и последовательным, настоящим, ортодоксальным.

В 1957 году, перенеся тяжелый инфаркт, он выкарабкался, а в 1960 — умер, предсказав свою смерть еще в стихотворении «Август». Его отпели, похоронили в Переделкине. На могиле была музыка: играли друзья — Генрих Нейгауз и Святослав Рихтер, читали стихи Б. Пастернака.

Источник (в сокращении): Грачева И.С. Уроки русской литературы. Книга для учителей и учащихся. - СПб: "ВЕЛЕНЬ", 1993