"Борис Годунов": анализ трагедии Пушкина

В тиши михайловских сосен, на лоне прекрасной природы Пушкин приступил к написанию своей драмы "Борис Годунов", памятника национальной истории. «Изучение Шекспира. Карамзина и старых наших летописей дало мне мысль облечь в драматические формы одну из самых драматических эпох новейшей истории».

Итак, русская национальная история, одна из самых важных и трагедийных ее эпох. Три источника: труд Карамзина (события, люди), старые летописи (исторический колорит, язык тех времен), пример Шекспира (его исторические хроники и беспощадный реализм в обрисовке характеров).

Так формировался замысел «Бориса Годунова». Карамзин описал события холодным пером ученого-историка, необходимо внести в них дыхание жизни, оживить лица, дополнив историка воображением художника, в скупой летописной записи услышать голос современника событий, голос и суд народа.

Возникает образ старца Пимена, монаха-летописца, умиротворенного и беспристрастного, — дань признательности поэта безымянным наблюдателям творимых в мире злых и добрых деяний и заносившим записи о них на вечные скрижали истории.

Пушкин ставил своей задачей не просто воссоздать эпоху, для этого было достаточно пера историка, и Карамзин справился с ней блестяще. Необходимо было поставить важную, общественно значимую проблему. И эта проблема — власть и преступление. Борис совершил такое преступление: по его наущению был убит младенец, сын царя Иоанна Димитрий. Никакой государственной необходимости в этом не было. Если бы такая необходимость была, может быть, в том случае народ и простил бы ему неизбежное злодеяние. Но он совершил его ради собственной выгоды, ради власти, и власть перестала быть легитимной. И сколько бед принесло это народу!

Борис — умный и добрый царь: в дни народных бедствий и голода он отворил житницы, он оказывал помощь беднякам и страждущим, он много строил, но в глазах народа все же был нелигитимен и все шло ему во зло. У Пимена не нашлось слов осуждения царю Иоанну, несмотря на все его жестокости, ибо он был царь по праву, но ничто не прощалось Борису, ибо власть его была незаконной.Трагедия Бориса отягчалась и страшными угрызениями совести.

Пушкин щедро дарил своим собратьям по перу, и современникам, и потомкам, темы, сюжеты, творческие прозрения (от Гоголя и до наших дней). Впрочем, не только литераторам, но и композиторам (Глинке — опера «Руслан и Людмила», Чайковскому — оперы «Евгений Онегин», «Пиковая дама», Мусоргскому — опера «Борис Годунов», Даргомыжскому — опера «Русалка», Асафьеву — балет «Бахчисарайский фонтан» и др.).

Пьеса Пушкина разделена на множество чрезвычайно выразительных, но коротких сцен (их 23), что затрудняет ее постановку в театре. Было несколько неудачных попыток, и, кажется, режиссеры окончательно отказались от сценического воплощения драмы. В опере это удалось сделать. Особенно хороши сцены у фонтана (диалог между Мариной Мнишек и самозванцем), в корчме (колоритные фигуры бродячих монахов Мисаила и Варлаама), ария Бориса. Мир запомнил в этой роли Федора Шаляпина.

Особую роль в пьесе играет народ. Суд народный над Борисом свершает юродивый: «Нет, нет! нельзя молиться за царя Ирода — Богородица не велит».

Богородица! Олицетворение гуманности и добра в глазах народа. Бог мог гневаться, казнить. Богородица — сожалеть и прощать. Но здесь даже она не велит прощать, так велико злодеяние.

И надо всем витает тень Иоанна, как возмездие за убиенного сына: не особые качества самозванца, не заговоры бояр, не помощь поляков вознесли безвестного авантюриста на русский престол, а карающая рука высшей справедливости.

Тень Грозного меня усыновила,

Димитрием из гроба нарекла.

Вокруг меня народы возмутила

И в жертву мне Бориса обрекла.

Ведь здесь и признание в обмане со стороны самозванца — он не сын, но его усыновила тень, она же его нарекла Димитрием из гроба, она возмутила народы и бросила к ногам самозванца царя-убийцу, царя-узурпатора. Пятистопный нерифмованный ямб здесь обретает торжественный тон и скандирующую рифму, подчеркивающую важность сказанного.

Источник: Артамонов С.Д. Сорок веков мировой литературы. В 4 кн. Кн. 4. Литература нового времени. – М.: Просвещение, 1997