Анализ трагедии Пушкина "Борис Годунов"

Ссылка в Михайловское. 1824-1826 годы. Провинция... Как часто она была предметом поношения наших писателей, историков, беллетристов. А ведь это - одна из самых драгоценных страниц русской истории. Заброшенная, потерявшаяся среди степей и снегов, она неизбежно вызывала тени того исторического прошлого, которое является цементом для нации. Отсюда жадное чтение карамзинской «Истории» о самых трагических периодах (или, как теперь говорят, периодах разлома) и желание написать «истинно романтическую трагедию» - так назвал Пушкин «Бориса Годунова». Среди запустения, снегов и ветров он создал себе особый мир, где ему открылись тайны шекспировской диалектики образа и фольклорная манера изображения человеческого характера.

Именно здесь, в Михайловском, в сознании поэта происходит огромная работа: осмысление исторического процесса, свидетелем и участником которого он являлся. Он современник александровской реакции, мракобесия и мистицизма, современник Аракчеева и Священного союза, восстания греков, европейской реакции, пришедшей на смену революционным потрясениям Европы... И народ как историческая сила встает перед ним во всем своем многообразии. Теперь не приходится в воображении создавать, а можно в реальности видеть эту пеструю толпу на ярмарках, в постоянном общении. Литературные источники, Карамзин, летописи, нянины сказки - все сливается в единое целое и требует извлечь идеи, которые могли бы осветить закономерности, происходящие в настоящем.

Поэт приступает к написанию «истинно романтической» трагедии «Борис Годунов». Это произведение поражает своей многоплановостью как в смысле решения вопросов исторических, так и перекличкой с современностью, современными ассоциациями.

Естественно, что манера Корнеля и Расина, придворной драматургии была не просто чужда, а непригодна для осуществления той идеи, которая овладела Пушкиным. Он расположил трагедию «по системе отца нашего Шекспира» - вот с этого момента и начинается то, что мы называем реализмом, а Пушкин именует «истинным романтизмом». Но многоплановость трагедии так велика, что она не могла быть принята как обычное, как то, что мы привыкли видеть на театре. И нет ничего удивительного, что Николай I, как рядовой обыватель своего времени, замечает: «Нужно переделать на манер романов Вальтера Скотта».

Собственно, в пьесе представлены все слои России. Народ - любимая тема Пушкина. Но какой народ? Вот его «любовь» к царю: намазать глаза слюной, чтобы видели, что плачет! Он не привык плакать. Да это и не его стихия. Его стихия - бунт, кара, меч! А на площади - общий поток, здесь нужно быть как все, а не то будет плохо! Кому? Всем. И эта настороженность, которую уловил писатель, в высшей степени характерна. Это потом народ будет кричать: «Ступай! вязать Борисова щенка!» А пока он трет себе глаза луком или слюною.

Тема народа проходит через все произведение Пушкина. Этот персонаж представлен в различных аспектах: от «темной» толпы, играющей роль статиста в истории, до народа-судии, воплощения исторически справедливого, беспристрастного суда как в государственных делах, так и в личной жизни человека, осознающего свою ответственность перед справедливостью, перед высшей правдой. Этот замысел настолько грандиозен, что, естественно, он не мог вместиться в формы драматургии допушкинского времени. Но ведь не только народ - вся Россия оказывается перед судом поэта. Какая чудная сцена - разговор Бориса с патриархом, когда последний предлагает перенести мощи царевича Димитрия в Архангельский собор. Один Шуйский понимает, что этого нельзя делать. У него умная мысль: верит он или не верит в то, что говорит патриарх, но он очень хорошо понимает, что нельзя святыню перебрасывать с места на место. Он доказывает собственным свидетельством смерть царевича. И весь совет - и Борис, и бояре - понимает нелепость предложения патриарха.

Лента рассказа о событиях увлекает читателя: патетический тон повествования о величии современности, находчивость ловкого монаха-авантюриста Отрепьева сменяются изображением быта прощелыг-монахов, собирающих милостыню на Храм Господень и тут же пропивающих собранное. «Сцена в корчме» подкупает своей непосредственностью и богатством бытовых деталей. «Все нам равно, было бы вино... да вот и оно!», «Пьем до донушка, выпьем, поворотим и в донушко поколотим» (Варлаам).

Вот оно, народное творчество. В трагедию введены совершенно различные лексические пласты, свидетельствующие о богатстве языка писателя: разговор Воротынского с Шуйским (начало трагедии), сцена в Чудовом монастыре, воскрешающая монастырский уклад XVI века, сцена в корчме и сцена у фонтана. Автора трагедии занимает вопрос: возможно ли ввести в текст пьесы романтическую сцену? То, о чем шла речь в «Кавказском пленнике» (о душе любовника, о мире страстей), теперь надо раскрыть в монологе блестящего авантюриста. Гениальное решение Пушкина - даже для авантюриста страсть выше успеха политического, государственного! Таково здесь решение темы страсти (которая всю жизнь волновала и преследовала Пушкина, которой была посвящена вся его лирика): страсть не подвержена ни классовым, ни историческим потрясениям.

И совершенно замечательное совпадение: то, что поэт испытал и показал в мире образов, созданных им, испытала страна. Борис Годунов - узурпатор, хоть он никого не убивал, если не считать, что Димитрий был убит по его приказу. Но ведь Александр I тоже не убивал, хотя был в заговоре с убийцами Павла. Это страшная параллель. История монархов всегда перемежается с заговорами, отравлениями, убийствами. И как страшно говорит юродивый:

«Нельзя молиться за царя-ирода - Богородица не велит».

Это за какого царя? За Бориса? Или вообще за любого царя-ирода? Разве Россия не пережила Смутного времени? Вот эти постоянные параллели, то, о чем Пушкин говорит: «уши юродивого торчат», эти постоянные намеки на переклички фактов истории с фактами пушкинской поры и делали пьесу необыкновенно современной.

Еще один аспект - национальный уклад, колорит, быт. Приведу только один пример. Воскрешен XVI век, монастырский уклад, вот келья летописца Пимена, и все рассказано об Иване IV Грозном, о его раскаянии, борении, бессилии и желании заглушить это бессилие силой властителя. Действительно, написано в шекспировской манере, так убедительно и многопланово, что ни один театр не может хорошо поставить. Почему? Нет гения-режиссера, равного по гениальности поэту.

Источник: Либан Н.И. Лекции по истории русской литературы: От Древней Руси до первой трети 19 в. / Вступ. статья и указатели А.В. Архангельской. - М.: Изд-во Моск. ун-та, 2005.