Сравнение "Пророка" Пушкина и Лермонтова

В мае — июне 1841 года Лермонтов пишет свои последние лирические стихотворения, каждое из которых стало драгоценным украшением в сокровищнице русской поэзии. Среди них стихотворение «Пророк» — итог раздумий Лермонтова о роли поэта в жизни и обществе. Вспомним стихотворение «Пророк» Пушкина (1826), его финальную часть:

Как труп и пустыне я лежал,

И бога глас ко мне воззвал:

Восстань, Пророк!.. —

лермонтовский «Пророк» словно бы продолжает стихотворение Пушкина:

С тех пор как вечный судия

Мне дал всеведенье пророка,

В очах людей читаю я

Страницы злобы и порока.

Стихотворение Лермонтова, безусловно, развивает лирическую ситуацию пушкинского «Пророка»: поэт, наделённый пророческим знанием, выполняет волю «вечного судии», однако люди его не признают, клянут, гонят и побивают камнями. Этот мотив постепенно усиливался в лирике Лермонтова и был чётко обозначен в стихотворении «Поэт» (1838):

Проснешься ль ты опять, осмеянный пророк?..

Мотив «осмеянного пророка», гонимого обществом, является ведущим в теме поэта и поэзии. Он проявился уже в самой ранней поэзии Лермонтова. Однако в 1841 году мотив «осмеянного пророка» изменяется и даже отходит на второй план. Обратим внимание на то, чем отличается лермонтовский герой от героя стихотворения Пушкина.

Во-первых, чтение в людях «страниц злобы и порока» совершенно противоречит «огненной любви» к людям, обретённой поэтом у Пушкина, которому вместо «трепетного сердца» дан «угль, пылающий огнём». Во-вторых, заповедь «глаголом жечь сердца» не выполняется лирическим героем Лермонтова, «провозглашающего любви и правды чистые ученья». И конечно, едва ли случайно в первой строфе у Лермонтова рифмуются слова «судия» — «я» и «пророка» — «порока».

Не следует думать, что Лермонтов исказил высокое назначение поэта-пророка у Пушкина, недооценив мысль и пафос пушкинского стихотворения. Лермонтов — поэт другого времени, и он видит, как изменяется общество и духовная атмосфера. На мотив «осмеянного пророка» в поэзии Лермонтова наслаивается современный мотив «ложного пророчества», вызванного самообольщением и гордыней человека. Поэтому перспектива развития мысли Лермонтова такова: поэт постигает своё истинное призвание и назначение, смиряясь («посыпал пеплом я главу»), освобождаясь от имущества («из городов бежал я нищий»), живя в отшельничестве («и вот в пустыне я живу»). Только в послушании, храня Божественный завет, вернувшись к истокам жизни, поэт-пророк обретает мудрость. Важно понять это изменение в нём, поскольку в противном случае мы неточно будем воспринимать многие строки. Например, в стихотворении говорится:

Когда же через шумный град

Я пробираюсь торопливо...

Можно подумать, что лирический герой боится горожан, — нет, он достиг настоящего смирения, не считая себя достойным привлекать чьё-либо внимание (вспомним гордое — «провозглашать я стал»). Философская ирония Лермонтова проявляется в том, что теперь люди возгордились, и старцы «с улыбкою самолюбивой» презирают его бедность и ничтожество. Отличительная особенность стихотворения состоит в том, что оно полностью построено на образах и истинах, к которым Лермонтов, надо полагать, прибегает, чтобы остановить исчезающие в обществе нравственные ценности.

Источник: Москвин Г.В. Литература: 9 класс: в 2 ч. Ч. 2 / Г.В. Москвин, Н.Н. Пуряева, Е.Л. Ерохина. - М.: Вентана-Граф, 2016