Анализ повести Трифонова "Обмен"

В литературоведении традиционно «Обмен» рассматривался в качестве произведения, поднимающего острую со­циально-нравственную проблематику в части обличения мещанства, потребительского отношения к жизни, преда­тельства высоких идеалов (наука) и проч. Отрицательны­ми персонажами выступали члены семьи Лукьяновых, а в качестве нравственного начала, им противостоящего, изображались мать, сестра и другие родственники Дмитриева. Сам Дмитриев рассматривался как тип приспособленца, который постепенно, сам того не замечая, превращался в мещанина, потребителя, понемногу предавая нравственные идеалы, «каждый день, по выражению матери, — совершая свой “обмен”». Однако, думается, вряд ли подобная пробле­матика исчерпывает полностью содержание произведения. Авторская позиция, все же была не столь однозначной. Как правдивый художник, Трифонов, изображая жизнь, запечат­лел в повести не только семейные коллизии Дмитриевых- Лукьяновых, но и социально-нравственную атмосферу времени, противоречия современной ему действительности.

В первую очередь это отражается в изображении семьи Дмитриевых и того социального слоя, который принято называть «интеллигенцией». При всей претензии на «высокодуховные интересы» представителей этого слоя, изоб­раженных Трифоновым, нельзя не заметить их крайнюю непрактичность, неприспособленность и оторванность от жизни. Их бытие во многом иллюзорно, «презренная» действительность, в которой надо прилагать усилия не только к тому, чтобы «умно» беседовать о Пикассо и прочем «не всем доступном» искусстве, но и засыпать канализацион­ные ямы, а также содержать в чистоте и порядке собствен­ное жилище, им не по вкусу. То, что «разговоры о Пикассо» в поселке происходят в атмосфере жуткой вони, идущей из прорванной канализации, которую никто не чинит, во многом символично. Это перекликается, например, с идеями Булгакова: рассуждения профессора Преображенского из «Собачьего сердца» о природе разрухи и о «пении хором» вместо исполнения своих прямых обязанностей. При этом представители этого «слоя» не считают зазорным (в отли­чие от Лукьянова-отца, например), жить на чужой счет, сво­бодно пользоваться плодами работы других людей и их же при этом презирать за «низменность интересов» (например, по­селок — это привилегированное место, где живут бывшие краевые партизаны, а теперь — по большей части их «эстетствующие» и изображающие из себя наследственную аристократию потомки, ничем лично не заслужившие тех благ, которыми пользуются; в особенности Дмитриевы, ко­торые устроились в поселок по протекции, не имея на это никаких, даже косвенных, прав). Маленькие подробности, которые в изобилии предоставляет Трифонов, весьма крас­норечивы. Это и изучение английского языка Ксенией Фе­доровной для того, чтобы «читать в подлиннике детекти­вы» (при этом Лена — профессиональный переводчик —высмеивает произношение свекрови, думается, не в последнюю очередь потому, что ее задевает сам факт, что сфера ее профессиональных интересов для кого-то является предметом праздного любопытства и попыток хоть чем-то заполнить свой досуг). Это и стремление «помогать полузна­комым людям», которое, как справедливо отмечают пси­хологи, часто является своего рода ширмой, оправданием жестокого отношения к ближним. При этом сын Ксении Федоровны с женой и ребенком ютятся в маленькой ком­нате в коммуналке, но обмен для Дмитриевой становится целой проблемой, хотя в противном случае после ее смерти комната отойдет государству (при советской власти ча­стной собственности на жилье не было, все принадлежало государству, а люди как бы арендовали площадь у него за определенную плату). В результате обмен все же состоит­ся, единственным плодом усилий Ксении Федоровны яв­ляется то, что она, умирая, успевает поселить в сыне чув­ство вины за собственную смерть (показателен отказ разменять жилплощадь, но потом через 3 дня — согласие, т. е. показная жертва, единственной целью которой было внушить сыну именно это чувство вины). В свете всего вышеизложенного обвинение в ханжестве, брошенное Ле­ной свекрови, выглядит не столь уж беспочвенным.

Образ самого Дмитриева — также типичен. Это образ бесконечно страдающего от рефлексии «псевдоинтеллигента», патологически не способного не только на какое-либо дело или мало-мальски достойную работу, но даже на то, чтобы сделать жизненный выбор и, соответственно, нести потом за него ответственность. Путь Дмитриева — это путь бесконечных компромиссов со своей совестью (в отличие от Лены и членов ее семьи): он, подобно своей родне, презирает «мещанство», но готов пользоваться не им созданным комфортом, он в ужасе от предложения Лены занять выхлопотанное Лукьяновым-старшим не для него место, но потом его все же занимает, он боится осуждения за предложение съехаться с матерью, когда у той обнаруживается тяжелая болезнь, но делает это, когда Лена говорит, что «возьмет всю ответственность на себя». Лена плачет, когда умирает дед Дмитриева, которого она считала единственным достойным человеком из всей его родни, в то время как сам Дмитриев принимает это событие достаточно равнодушно (портфель с консервами), хотя в очередной раз рефлексирует по этому поводу. Трифонов показывает типичные для большей части социального слоя «советской интеллигенции» черты — иждевенчество, безответственность, социальное чванство, душевную омертвелость, неспособность принимать решения, готовность идти  на сделки с собственной совестью ради «шкурных» интересов, прикрывая это «высокими словами». За всем этим кроется «природный», изначальный паразитизм подобного рода людей, их неспособность и нежелание работать, привычка жить за счет других, потреблять, ничего не создавая, в то же время воспринимая получаемые блага как само собой разумеющееся воздаяние за то, что они «такие образованные, такие умные, так красиво и изящно умеющие говорить о высоком».

«Чеховские» интонации в описании быта семьи Дмитриевых явно ощущаются. Мы словно видим тот же «вишневый сад», бесконечно говорящих о чем-то «потустороннем» всех этих Раневских, Гаевых, Тригориных, Аркадиных и иже с ними, пребывающих в разъедающей душу празд­ности, живущих в долг и делающих несчастными всех, кто неосторожно оказывается в пределах их досягаемости.

Как любят говорить историки, история имеет обыкно­вение повторяться дважды — один раз в виде трагедии, а другой в виде фарса. Если в разладе чеховских персона­жей с жизнью еще было много трагического, то в жизни «аристократии» новых дней его нет совершенно. Духов­ная пустота предстает перед нами в чистом виде, полнос­тью лишенная изысканного ореола страдания в стиле «декаданс».

О социально-психологической природе подобного рода людей рассказывает и другое произведение Трифонова — «Дом на набережной».

Источник: Родин И.О. Все произведения школьной программы в кратком изложении: 11-й кл./И.О. Родин, Т.М. Пименова. - М: АСТ: Астрель, 2009.