Анализ повести Тендрякова "Ночь после выпуска"

Если «Весенние перевертыши» — повесть, построен­ная логично и очень ясно — не вызывает каких-либо недоумений, замысел Тендрякова в «Ночи после выпуска» далеко не случайно вызвал большие споры в нашей кри­тике. Этому в немалой степени способствует структура вещи — то, что в ней есть две параллельные повествова­тельные линии.

В «Весенних перевертышах» Тендряков решает ост­рейшие этико-философские проблемы и акцентирует размышления скорее над жизнью, как таковой, чем над теми ее формами, которые рисуются в повести; автор без всякого нажима совмещает эти размышления с лепкой отдельных реалистических характеров. «Ночь после выпуска» посвящена той же этической теме, что и «Перевертыши», и ставится в ней тот же кар­динальный вопрос о добре и зле и большой сложности этих понятий и о смысле подлинной человечности. Но невозможно, думается, игнорировать и то, очевидное на мой взгляд, обстоятельство, что В. Тендряков прибегает здесь к иным художественным принципам реализации своего этико-философского замысла. Упрекать автора «Ночи после выпуска» в том, что характеры здесь недо­статочно раскрыты и нарушено их психологическое прав­доподобие, — бить мимо цели, оставляя без внимания тот факт, что Тендряков и не стремился к полнокровному реалистическому решению образов: его интересовало исключительно исследование определенного явления, а не полнота мотивировок и живопись портретов.

Автор намеренно, а вовсе не в силу какого-то худо­жественного просчета обращается к условности и схеме, намеренно превращает действующих лиц в голоса (или, если угодно, «маски»), лишь бегло набрасывая их психологические портреты. Предельно заостряя проблему, он намеренно приносит в жертву (или, точнее, подчиня­ет) характеры изображаемых людей философским тези­сам.

Шесть выпускников одной школы, отправившись по­сле выпускного вечера в городской сквер на высоком берегу реки, прорезающей город, начинают спор по во­просам житейской этики, вызванной решением ребят сказать друг другу на прощание «всю правду». Взаимное обсуждение, начатое скорее как игра, быстро переходит в острый и беспощадный суд друг над другом, и в част­ности над Генкой Голиковым — красивым, статным и как будто «образцовым» вожаком молодежи.

«Первая ученица» Юля Студенцова, получившая по всем предметам лишь пятерки, но внезапно выступившая на вечере с обвинением школе в том, что она не научила ее жизни; Вера Жёрих, добрая и доброжелательная, но прямолинейная и бестактная; Генка Голиков, убежденный в совершенстве своих поступков и обожании товарищей, — живые и убедительные люди, как, впро­чем, и Сократ Онучин, не расстающийся с гитарой и довольно близко знакомый с преступным миром городка. Говоря о схематизме образов, я не хочу сказать, что столкнувшиеся в очень остром разговоре друг с другом молодые люди «неправдоподобны»: важно понять другое — автор, на мой взгляд, не стремился лепить полно­кровные реалистические характеры. Они скорее намече­ны, чем тщательно обрисованы. Тендряков убеждает чи­тателя в том, что поступки Генки, внезапно раскрываю­щегося перед читателем из суждений, высказанных о нем его товарищами, были не только неблаговидными, но  подчас и крайне противоречивыми. Когда всеобщий лю­бимец встает перед нами в реальных пропорциях его да­леко не всегда безупречного поведения, мы верим автору так же точно, как верим ему и в том, что и другие участ­ники добровольного суда в свете высказываний товари­щей предстают далеко не такими, какими казались по­началу. Рисунок автора, таким образом, вполне реали­стичен, но это не традиционный реализм тщательной и всесторонней обрисовки образов, притом именно потому, что все внимание писателя направлено на доказатель­ство через различных героев повести общих положений— зыбкость границ, отделяющих «доброе» от «зло­го», многозначность человеческой личности, безотноси­тельность (для автора) понятия человечности.

Дело не в том, что Юлечка Студенцова оказывается на поверку товарищеского суда не только образцовой ученицей, но и девушкой, склонной к некоторому — пусть неосознанному — ханжеству и излишней самоуверенно­сти, не в том, что Генка сочетает в себе много превос­ходных человеческих качеств с отталкивающими и до­стойными осуждения и т. д., а в том, насколько трудно провести черту под тем, каков тот или другой человек, не проверив его в различных, чаще всего трудных для него обстоятельствах.

Все шестеро приятелей встают друг перед другом в новом для каждого из них свете, когда они узнают друг о друге не только хорошее, но и плохое. Оказав­шись под рентгеновскими лучами взаимной проверки, когда перед ними неожиданное и суровое испытание, одноклассники выдерживают испытание, точно приобретя новую стойкость, а может быть, и жизнеустойчивость. Как должен поступить человек противоречивый и, как показывает автор, глубоко скомпрометированный теми поступками, которые из тайных стали явными, когда он вынужден самой жизнью сделать решительный выбор? Бывшие одноклассники, на время разобщенные взаим­ной проверкой и ее результатами, оказываются в конце концов едиными, когда решается вопрос о жизни и смер­ти одного из шести — Генки. Все бывшие школьники встают на защиту Генки, которому угрожает вполне ре­альная опасность погибнуть от руки бандита.

«Юль-ка... Я чувствовал, чувствовал, ты помнишь?» — пытается Игорь, лучший друг и товарищ Ген­ки по школе, объяснить то страшное, что раскрылось в результате обсуждения поступков Генки.

«Глядя в сторону, Юлечка ответила тихим, усталым голосом: — Не лги... Никто из вас ничего не чувство­вал...».

Но именно в этот момент, когда все точки поставлены над i и все как будто встало на свои очень неприглядные места, рождается противоположное — происходит пере­вертыш. Ната Быстрова, больше всех обвиненная Ген­кой, грубо, жестоко открывшего перед всеми ребятами мучительную страницу ее жизни и поведения, заявляет о своем решении предупредить Генку о грозящей ему опасности.

В повести есть один, на мой взгляд, существенный просчет, нарушающий ее эстетическую стройность. «Игра» шестерых молодых людей, которая стихийно вы­ливается в суд над каждым из шестерых, — в структуре повести одна из двух сюжетных линий. Вторая, с нею в смысловом плане явно связанная, — разговор шести педагогов школы в учительской после окончания выпуск­ного вечера. Здесь разговор «начистоту» тоже переходит в суд — сначала над старой учительницей Зоей Владими­ровной, а затем и над другими представителями педагогического коллектива. Параллелизм подчеркивает наро­читость подобной композиции. Но два суда и два параллельных спора в данном случае размывают цельность философского замысла. Композиция раздваивается: раз­вивая тему «перевертышей», то есть говоря о том, как хорошее зачастую переходит в людях в плохое, как зыб­ки границы между добром и злом, но как в то же время нужна зоркость для борьбы со злом, Тендряков ослаб­ляет силы своей художественной аргументации парал­лельным разговором о советской школе и о воспитании молодежи, о различных методах преподавания в ней раз­личных учителей. Связаны ли эти темы? И да, и нет, поскольку совершенно очевидно (о чем говорилось выше), что Тендряков не стремился раскрывать те или дру­гие причины возникновения зла, а лишь констатирует противоречивость, свойственную людям, и ставит вопрос о том, в чем подлинная человечность, подлинный, а не абстрактный гуманизм.

Источник: Ивашева В.В. На пороге XXI века: НТР и литература. Москва: Издательство «Художественная литература», 1979