Рассказы Юрия Казакова

Проза Юрия Павловича Казакова занимает особое место, несколько отстранённое от официальной советской литературы середины XX столетия. В какой-то мере он является предтечей в развитии ряда тем, ставших ведущими в последующие годы. Он нашёл свой жанр — рассказ, возродив его из пепла забвения, воскресив традиции А. Чехова, И. Бунина, К. Паустовского, наполнив повествование лиризмом, психологизмом и высокой трагедийностью.

Он создал своего героя, отразив в нём мятущиеся, часто бессознательные искания простых людей конца 50 —60-х годов прошлого века и те, ещё не ясные, социальные явления, которые такого героя сформировали; заставил взглянуть на современность и на всё происходящее в ней без лакировки, не возвышая голоса до крика. В поэтике Казакова его личное поле художественного анализа раскрывается, постепенно нарастая из рассказа в рассказ, из очерка в очерк, через систему устойчивых мотивов.

Юрий Казаков — москвич по рождению, выходец из рабочей семьи. Его биография во многом типична для 1930— 1940-х годов: арест отца, болезнь матери, жизнь в коммуналке на Арбате, нищее детство, особенно в годы войны, такая же неустроенная юность. Ступенями его роста явилась учёба сначала в архитектурно-строительном техникуме, в Музыкальном училище им. Гнесиных и, наконец, в Литературном институте им. М.Горького. Важной вехой в становлении личности писателя была поездка на Север. Там, в Архангельске, ,были изданы его первые книги — «Тедди» (1957 год) и сборник рассказов «Маньк» (1958 год). Впоследствии он ещё не раз окажется на Севере. Это будет особая одиссея, давшая жизнь его книге очерков «Северный дневник» (1961 — 1973). Там ему открылась цена «ежедневного риска», «ежеминутной готовности встретить смерть» — «тихое постоянное мужество» людей.

Последовательно выходят его сборники: «Арктур — гончий пёс» (1958 год), «По дороге» (1961 год), «Голубое и зелёное» (1963 год), «Двое  в декабре» (1966 год), «Осень в дубовых лесах» (1969 год), «Во сне ты горько плакал» (1977 год). В 2003 году вышла книга Юрия Казакова «Лёгкая жизнь» — собрание рассказов, очерков, фрагментов, набросков. По словам составителя Ю. Кузьмичёва, самое полное из всех доныне издававшихся.

Писатель отдаёт предпочтение эпически спокойному, неспешному повествованию с тщательным описанием места и времени действия. Обязателен перечислительный ряд предметов, явлений или настроений. Автор знает высокую цену слова. Всё досмотрено, всё названо. Веришь писателю безоговорочно, потому что чувствуешь его высокий профессионализм, абсолютный слух, пронзительное зрение, острую заинтересованность и серьёзность. Каждое событие, о котором рассказывает Казаков, выстрадано им, скрупулёзно рассмотрено с учётом малого размера жанра, о котором он писал так: «Рассказ дисциплинирует своей краткостью, учит видеть импрессионистически — мгновенно и точно». Поэтому — «слово каждый раз иное». Особую наполненность имеет деталь, подробность, штрих.

В центре внимания — тот или иной фрагмент чьей-то жизни, о которой становится известно из монолога героя, со слов осведомлённого рассказчика или неизвестного повествователя. В большинстве случаев у рассказа открытый конец, оставляющий у читателя надежду, что всё у героя может измениться к лучшему.
Все рассказы и очерки Казакова объединяет общность тем, героев, круг привычных интересов, атмосфера эпохи, эмоциональный настрой. Возникает художественная летопись жизни людей в 1950— 1970-е годы. Он устремляет свой внимательный взор внутрь жизни и человека, что было плодотворным началом для литературы, он возвращает ей нравственную проблематику. В произведениях звучат мелодии джаза, а не бравурно-маршевые ритмы.

Чем живут эти люди в стране победившего социализма? Не космонавты, не герои, а рядовые труженики — своего рода «колесики» и «винтики» в общем социальном организме? Им не достались лавры, хотя они трудятся изо дня в день, иногда от зари до зари, вырываясь «на природу», на рыбалку и охоту лишь в отпуск или в выходные. Как воспринимают они вечные категории: любовь, сча¬стье, радость, утраты, потери, жизнь и смерть? А бессмертие души? Всё это и составляет содержание произведений Казакова.

Изображения смерти как таковой редки у писателя, хотя аура смерти наполняет многие его рассказы и очерки. Герои попадают в чрезвычайные ситуации, смерть им «дышит в лицо» («Ночь на «Веге», 1969; «И родился я на Новой Земле» (Тыко Вылка), 1972). Есть всего лишь четыре упоминания о смерти людей, произошедшей до начала действия рассказа: утонул шофёр, умерла старушка, утонула женщина, покончил жизнь самоубийством друг рассказчика («Странник», «Запах хлеба», «Трали-вали», «Во сне ты горько плакал»). Смерть выглядит случайностью, она словно бы отменяется, вытесняется самой жизнью, трудом, эмоциями («Плачу и рыдаю», 1963).

Трагически погибают только двое: слепой пёс Арктур и вальдшнеп, убитый пятнадцатилетним охотником и почему-то выделенный автором особо («Плачу и рыдаю»). Особенная щемящая нота, которая наполняет этот возвышенный рассказ, появляется как знак у Казакова, когда речь идёт о несостоявшихся возможностях. Не будет петь в Большом театре Егор, обладающий голосом редкой красоты и силы. Вынужден играть в ресторане одарённый пианист, тоже слепой, как Арктур. Пленяет его фигура — «худ, изящен, с бабочкой и в тёмных французских очках...», «лицо — аскетически худое, со страдальческими морщинами возле губ... очень трагический профиль». Но ещё больше поражает его игра («Проклятый Север», 1964).

Несчастен талантливый художник Агеев. Он вдруг обнаруживает свою ненужность. Критика не поняла его картин: «Пишешь весну — говорят: не та весна. Биологическая, видишь ли, получается весна». Но он молод, ему всего 25 лет, и есть надежда, что он сумеет реализовать свою студенческую мечту — «всё перевернуть» («Адам и Ева», 1962). А вот Нестор жизнь свою прожил. Затаённая скорбь, надломленность в душе этого героя, обладающего недюжинным аналитическим умом, организаторскими способностями и, главное, желанием работать творчески, по-хозяйски, но он из бывших раскулаченных, и его взгляды не совпадают с общепринятыми («Нестор и Кир», 1961).

Как правило, Казаков предпочитает писать либо о совсем юных (семнадцать — двадцать пять лет), либо в его поле зрения попадает зрелый возраст (тридцать — пятьдесят лет), когда отступают мечты и работа становится жизненно важной функцией, либо восьмидесяти — девяностолетние с их полнотой жизни, страдания и опыта.

В ряде рассказов выступают герои интеллигентных профессий: студенты («Голубое и зелёное», 1956; «Дом под кручей», 1955; геологи на практике («Ночлег», 1963); учительница сельской школы («Некрасивая», 1956); ревизор («На острове», 1958); писатель («Осень в дубовых лесах», 1961); доцент-филолог («Плачу и ры¬даю», 1963). Поиск родной души, драма любви настигает художника Агеева («Адам и Ева»), ревизора Забавина («На острове»), героев рассказов «Двое в декабре», «Осень в дубовых лесах».

Есть ещё один пласт русской жизни со своими героями, который открывает Казаков. Это рабочие, колхозники, охотники, рыбаки, которые трудятся не на крупных оборонных или сталелитейных заводах, в процветающих совхозах или на мощных лайнерах, а где-то на задворках цивилизации: Крайний Север с его необжитыми островами и тундрой, какой-то полустанок в глухомани, сторожка, деревня в средней полосе России, иногда районный город. Его герои — бакенщик, сторож, почтальон, телятница, шофёр, механик. Этих во многом разных людей объединяет общая беда — отсутствие духовных интересов, однообразие жизни, смутная безотчётная тревога, какая-то теснота душевная мешает доделать свои насущные дела, добиться реализации своих способностей. Декларация «молодым у нас везде дорога» и жизнь на берегу студёного моря почему-то не совпадают.

Егор из рассказа «Трали-вали (1959) мог бы петь в Большом театре, у него уникальный, дивный голос, или хотя бы достроить свой дом, сложить печь. Сам он считает себя «каким-то недоделанным». Бывает у него раза два в месяц такое состояние, когда его «затягивает», когда ему особенно скучно и не по себе». Тогда «хандрит он с самого утра, с самого же утра и пьёт» — талант требует выхода, душа просит молитвы. Спасение одно — петь дуэтом с любимой Алёнкой, тоже обладательницей красивого, но небольшого голоса. И они поют на берегу, сидя на «перевёрнутой дырявой плоскодонке, у самой воды, в берёзках». Поют никому, всему мирозданию — и это и мука, и счастье одновременно.

Герои Казакова не умеют «пробиваться». У них нет меценатов. Однако причина не только в этом. Она гораздо глубже. Про Егора в самом начале сказано: «Егор очень молод, но уже пьяница».

О Василии Панкове («Лёгкая жизнь», 1962) узнаём, что последние два месяца он работал на монтаже турбинного котла, перевыполняя нормы, и с риском для жизни (тросы могли лопнуть, лебёдки растрескаться) всё-таки поднял котёл. На другой день, получив почётную грамоту, «напился, с кем-то дрался, с кем-то целовался, плакал, хотел топиться...». Какую-то психическую хрупкость, неустойчивость фиксирует писатель.  Умение выбирать простые слова, ставить их рядом, плотно, точно подгоняя одно к другому так, что в итоге получается чуть ли не психопатологический медицинский диагноз душевного недуга; интерес к отдельному моменту переживаний героя, к мгновениям, сливающимся в объёмную мозаику жизни человека — это и есть казаковское мастерство.

Писатель обращает внимание на то, что шутовство и неосознанное юродство — оборотная сторона пьянства. Герою хочется людского признания. Тот же Егор обязательно должен спеть заезжим туристам. То же и с Василием Панковым. Быстро высвечивается в его пьяных рассуждениях обо всём и ни о чём то, что глубоко спрятано: его несостоятельность — он презирает инженеров с их дипломами и маленькими зарплатами, но, вернувшись домой, в деревню, гордо сообщает, что работает инженером-практиком, зарабатывает огромные деньги на секретном строительстве. На трезвую голову приходит осознание, что всё надоело, всё случайное, настоящих друзей нет, одна дорога да вокзальные буфеты в памяти. Рассказ «Лёгкая жизнь» — развёрнутый анализ состояния несчастного человека, впавшего в алкогольную зависимость. Пьянство как социальное бедствие — одно из важных наблюдений писателя о реалиях эпохи.
Примечателен ещё один аспект в изображении жизни этого времени: ползучее проникновение демагогии в сознание героя, приспособление её для достижения своих низменных целей или прикрытия внутренней пустоты. Характерны рассуждения электрика Серёги Вараксина («Ни стуку, ни грюку», 1960). Любовь крутить — «плёвое дело»: «Говорю идейно как из газеты». Он давно понял, что это гарантия успеха, а для девушки — своего рода подтверждение надёжности молодого человека. Поучая студента Сашу, кого и как любить, с кем меньше хлопот и никакой ответственности, он тут же сочиняет письмо к вымышленной Любе, для примера. И на самом деле Вараксину удаётся соблазнить доверчивую, скромную Галю, но автор наказывает подлеца: его жестоко избивают деревенские парни. Такой поворот сюжета закономерен для Казакова: писатель любит женщин, неизменно почтителен, восхищается ими, создаёт удивительные по своей пластичности портреты, часто окутанные импрессионистической дымкой чеховского толка.

В рассказе «Двое в декабре» отображена обычная ситуация. Двое интеллигентных людей отправляются из Москвы за город на выходные покататься на лыжах, посмотреть на красоту зимнего леса. Писатель не даёт имён своим героям. Просто ОН и ОНА — местоимения третьего лица, как будто выводит формулу укоренившихся отношений между людьми. Казалось бы, они давно вместе, но в этот раз весёлая загородная прогулка не получается. Она молчалива, грустна, отчуждённа: «Ей надоело быть никем перед его родителями, дядьями и тетками, перед его друзьями и своими подругами, она хотела стать женой и матерью. А он не видит этого и вполне счастлив так».

То же самое показано в отношениях Алёнки и Егора в рассказе «Трали-вали». Без устали уговаривает она его не пить, остепениться, пожениться, устроиться на настоящую работу, чтоб уважали, любит его и терпит. В этих рассказах общий принцип организации текста: встречи героев, мимолётные, но роковые, неожиданное узнавание родственной души, «и жизнь, и слёзы, и любовь», и разлад, и страдание. Всё соткано из мгновенных переживаний радости и печали. Это доминирующее настроение. Нет весёлых, красивых свадеб. Быстро выскочила замуж только Лиля («Голубое и зелёное») да героиню «Некрасивой» пригласили на чью-то деревенскую свадьбу, но не о свадьбе там речь, а о пробуждающейся личности и о неумении видеть подлинную красоту и душевность.

Рядом с этими персонажами есть другие лица — грустные матери, любящие и страдающие за своих детей. Всё тот же мятущийся, «растревоженный» герой в рассказе «По дороге». Илья Снегирёв решил уехать в Сибирь, хотя там он уже был и ему не понравилась барачная жизнь, Илья — шофёр, его работа — днём и ночью. Спит где придётся. Чай пьёт торопливо. Он замучен этой жизнью в родном селе. Снова ему кажется, что в Сибири лучше. Но мать остаётся одна вместе с огородом, который надо пахать, и крышей, которую надо перекрывать. Она провожает его на станцию, задыхается, не поспевает за ним, семенит, утирает слёзы, «мелко крестит» в дорогу. Илья тоже любит свою мать, но что-то надломилось в его жизни, а что, он и сам не понимает, чувствует распутье, но не знает дороги. Зато материнское сердце близко к истине.

Через год после «Странника» Казаков пишет «Поморку». Здесь как будто продолжается та же тема: женская судьба от века, тяжкий труд, когда и трёх рук мало, противостояние, что бы ни происходило с миром, временем, историей. Он создаёт монументальный, эпически полнокровный образ девяностолетней Марфы. Весь круг её дел и того долга, который она возложила на себя, тщательно перечислен и зафиксирован наблюдательным рассказчиком. Возникает универсальный смысл её существования — авторское перечисление её дел занимает полстраницы стандартного книжного формата. А ночью, когда море штормит, Марфа молится, стоя на коленях в углу. Односельчане считают её святой, а рассказчик узнаёт в её молитве свою бабку, мать, всех своих предков — это их молитва «за себя, за мир, за Русь — неведомому Богу старозаветному, доброму Николе-угоднику».

В поэтике Казакова мотив странствий, романтического поиска, магия дороги, переменчивости уравновешивается другим мотивом — дома, стабильности, укоренённости, константы человеческого существования. С восхищением описывает он прочные, сделанные на века дома. У восьмидесятилетней слепой старушки Пелагеи Тимофеевны дом «чудесный, в два этажа, с лесенками, со множеством комнат»; прекрасен старый дом у Евлампия Александровича Котцова, и так же хорош и радушен его хозяин, великолепный дом выстроил на берегу Оки прославленный композитор. Но в то же время писатель фиксирует, как они пустеют, как бегут люди из деревень, как происходит разрыв поколений, традиций. Церкви, испокон веку бывшие домом духовной жизни людей, стоят по деревням пустыми, заколоченными. В Соловках и на Анзере монастырь разрушен, «изъязвлён, ободран и потому страшен». Уничтожено всё: иконостасы, часовни, келии, мастерские, огороды, сады, фрески, деревянные галереи. Стёкла в церквях выбиты, рамы высажены, уцелевший колокол избит пулями — стреляли из винтовки; одни стены устояли — «взрывчаткой бы их рвать... а голыми руками разве возьмёшь?»

Тема отчего дома — сквозная; уход, побег из него в неустроенном, взбудораженном историей мире — тоже. Автор угадывает бунт души, слышит отдалённый гул будущих вибраций конца века. Своеобразным рубежом между этими двумя человеческими состояниями является тоже сквозной мотив чистой рубашки. Она надевается героями после бани, когда смывается грязь дорог, тяжелейшего труда, и символизирует собой обновление, переход к свободе.

Со времён Тургенева существует в русской литературе давняя традиция видеть красоту природы глазами охотника, странника, путешественника. То же у Казакова, но изображает он её по-особому. Это не фон, не декорации, не отдельные зарисовки, указывающие на времена года, суток, на состояние природы: гроза, ветрено, холодно, шторм, Северное сияние, хотя это тоже всё есть и при том великолепно изображено. Он воспринимает природу как единый живой организм со своим собственным смыслом, назначением, упорядоченностью и таинственной целью, со своим многоязычием звуков, покорить которую или понять до конца едва и и возможно. Трудно выделить какой-то наиболее сильный рассказ или очерк, чтобы привести примеры. В каждом — новизна и неожиданность цветового решения художника от розовато-золотых восходов до тёмно-лиловых ночей.

Природа в изображении Казакова выступает как категория спасения для человека, примиряющая его с самим собой и ближними. Очищение и исцеление души дарует её исполинская неистребимая сила. Это ещё один полноправный, если не главный, многофункциональный герой в его произведениях. Через картины природы узнаём о скрытых состояниях персонажей, о неуловимых, подсознательных импульсах. Погружаясь в созерцание её красоты и мощи, герои становятся лучше, добрее, пробуждается жажда творчества, смывается коррозия чувств. Душа ощущает незримое присутствие Творца, поэтому легко, радостно, светло, но и «страшно неизвестно чего» («Кабиасы», «Плачу и рыдаю», «Долгие крики»). Герой Казакова почему-то знает, что есть какая-то сокровенная связь с природным миром, словно помнит, что Бог, создав всех животных и птиц небесных, поручил ветхозаветному Адаму дать им всем имена, пригласив тем самым к сотворчеству и установив незримую связь всего живого. «И нарек человек имена всем скотам и птицам небесным и всем зверям полевым» (Библия. Бытие: 2: 19,20).

Источник: Русская литература XX - начала XXI века. Т. 2. 1950-2000-е гг. / под ред. Л.П. Кременцова. - М.: "Академия", 2009