Астафьев "Пастух и пастушка": анализ

Образ читателя - это одно из «крайних», «предельных» воплощений и выражений природы литературности (термин Р Якобсона). В нем с наибольшей интенсивностью осуществляется замена реальной действительности фиктивным миром ментальных форм.

Возьмем классический пример - современную пастораль В. Астафьева «Пастух и пастушка». Здесь писатель использует уникальный прием для удовлетворения жанровых ожиданий «читателя» - прием «двойной» концовки. Конвенциональная природа «читателя» предполагает, в соответствии с законами пасторали, счастливый конец. Однако «автор», вступая в сферу литературной мистификации, как бы играет со своей коммуникативной парой, «читателем» (конвенциональным, подразумеваемым, воображаемым) и создает специально для него весьма благостную картину выздоровления героя и его счастливого возвращения к возлюбленной после всех препятствий и опасностей войны. Вовлечение конвенционального "читателя" в затеянную "автором" литературную игру осуществляется благодаря тонким психологическим приемам, побуждающим "читателя" верить в возможность счастливого соединения влюбленных. Немалую роль здесь играет заданная названием и закрепленная в "читательском" сознании многократными повторами рецептивная доминанта — "Пастух и пастушка", которая действительно, через использование соединительною союза "и", предполагает соединение героев повести, на которых падает отсвет пасторального канона.

 Особым "авторским" приемом, направленным на активизацию "читательских" экспектаций (заданных еще названием) и воображения, становятся "наводящие" побудительные вопросы: "О чем он (т.е. герой) думал? На что надеялся? Какие мечты у него были? Встречу придумал - как все получится, какой она будет, эта встреча?". Нарисованная затем картина встречи "пастуха и пастушки", казалось бы, возникает лишь в мечтах героя, которому здесь передаются "авторские" функции. Вместе с тем, столь "легко" отказываясь от них и передоверяя их герою-мечтателю, "автор" побуждает "читателя" поддаться соблазну "достраивания" воображаемых замков художественного мира, способного, казалось бы, на любые изменения. Эта кажущаяся легкость и побуждает "читателя" вступить в следующий пласт вариативных наслоений, где игра вроде бы прекращается и в права вступает реальность: "Так вот все и вышло..." Наступает реализация ожиданий героя и "читателя" в псевдореальности фиктивного мира произведения, принимающей обманчивый вид настоящего, подлинного.

Завершающаяся многоточием картина "счастливого" псевдофинала доводит до предела заданное в заголовке "читательское" ожидание. Начальная фраза следующей подглавы, однако, напрочь разбивает все "читательские" иллюзии и отбрасывает, казалось бы, всякие надежды на конвенциональное примирение: "Но ничего этого не было и быть не могло".

Дальнейшее расслоение облика "пастушки", постепенно исчезающей, растворяющейся в ряде схожих, но ложных образов, иллюзий и фантазий, постепенно делает возможной жесткую реалистическую концовку (смерть героя и приход на его могилу женщины, лишь отдаленно напоминающей героиню). Что же происходит с заданной в заглавии рецептивной доминантой? С пасторальными экспектациями «читателя»? Сбываются ли они лишь в эсхатологическом "там", за пределами заката, тихо угасающего над могилой «пастуха» и над склонившейся над ней "пастушкой" с уже отцветающими древними глазами?

Очевидно, смысл появления "ложной" концовки состоит не только и не столько в пусть иллюзорном, минутном, но удовлетворении «читательских» желаний, но и в том, что она задает некую возможную модель развития (названия - доминанты и структуры произведения в целом, которая в свою очередь расслаивается на внешние и внутренние пласты). Актуализация рецептивных доминант (цветка, птицы, камня и других образов-символов, заданных еще эпиграфами) и составляет художественную ткань внутренних пластов. В конце концов в пасторали достигается такой эффект, что все произведение начинает напоминать тщательно, с любовью сделанную средневековым мастером шпалеру, в которой практически нет незаполненных пустот, все нити ее в своих причудливых переплетениях образуют изображение цветов, птиц, камней, трав... Реализация одной из главных черт пасторали, идиллии – "сочетание человеческой жизни с жизнью природы, единство их ритма" (М. Бахтин) - делает возможным чудесное преображение главных героев в глазах "читателя" и финальную реализацию его ожиданий, заданных еще заглавием. Образы пасторальных влюбленных -«пастуха и пастушки» - словно оказываются помещенными в середину сотканной картины и несут в себе глубинные библейские (вспомним "Песнь песней", герои которой были пастухами!) и фольклорные смыслы.

Очевидно, в этом и подобных случаях вводится в действие закон внетекстового "читательского" развития в сгущенном ассоциативном поле: на основе даже не столько текста, но полученных от его чтения впечатлений. Особенно актуальным здесь становится вопрос о сведении (свертывании) произведения к его собственному первообразу: решение этого вопроса особенно просто в случае, когда первообраз задан уже названием.

Источник: Литературный словарь. - М.: "ЛУч", 2007