Образ Лизы Калитиной (подробная характеристика)

По своей духовной красоте, по возвышенному строю своей души Лиза Калитина вообще имеет себе мало равных в русской литературе; даже по сравнению с Пушкинской Татьяной, которая приближается к ней по строгому чувству долга, натура Лизы гораздо глубже, стремления ее чище и идеальней. Характер героини отличается необыкновенной цельностью, в нем нет разлада, нет внутренних противоречий. Ее душевный организм несложен, но поражает своей красотой и глубиной.

Лиза с детства жила своей внутренней жизнью, отличалась серьезностью и замкнутостью. С окружающими обращалась сдержанно и ни к кому в семье не ласкалась, но не по недостатку любви, а по какой-то врожденной стыдливости в выражении своих чувств. Впрочем, никто из окружающих, за исключением няни Агафьи, не был ей близок духовно, не имел на нее влияния. Лиза Калитина развивалась вполне самостоятельно: ничто, чуждое ее натуре, не прививалось к ней — ни легкомыслие и дешевый скептицизм француженки-гувернантки, ни слащавая сентиментальность матери.

Эти черты: серьезность, сдержанность, самостоятельность помогли ей навсегда сохранить душевную чистоту среди ничтожества и пошлости окружающей жизни. Лиза Калитина и впоследствии жила своей особенной жизнью, в особом духовном мире, недоступном для понимания окружающих. То, что жило и росло в ее душе, было настолько чуждо для других, что она даже не чувствовала потребности раскрыть свою душу и жила одинокою жизнью, как бы в духовном монастыре, оставаясь замкнутой и непонятной даже для умной и проницательной, сердечно любящей ее Марфы Тимофеевны, которая намекает, очевидно, на нее, говоря, что «чужая душа — потемки, а девичья и подавно». Но, несмотря на эту сдержанность и затаенность, обаяние ее светлой личности так велико, что ему подчиняются все приходящие с ней в соприкосновение: не только Лемм и Лаврецкий, но даже сухой и эгоистичный, хотя и наделенный внешним блеском и талантливостью Паншин.

В основе характера Лизы Калитиной лежат две главные черты, тесно одна с другою связанные: это — глубокая религиозность и чрезвычайно тонкое нравственное чувство. Религиозность пронизывает собою все ее существо, служит основным фоном всей ее душевной жизни. На развитие религиозности в душе Лизы имела влияние ее няня Агафья. Она своим словом и живым примером воспитала в ней это чувство, дала определенную форму неясным порывам и задаткам, уже лежавшим в натуре девочки. В основе религиозного чувства Лизы лежит глубокая, мистическая любовь к Богу. Она везде чувствует Его незримое присутствие, чувствует себя перед лицом Божьим, во всех случаях жизни обращается к Нему с молитвой или благодарностью: так, например, после решительного объяснения с Лаврецким в саду калитинского дома, в то время, как Лаврецкий, счастливый и влюбленный, упивается волшебною музыкой Лемма. — «Лиза также не спала: она молилась» Молиться научила ее та же Агафья.

В церкви, проникаясь высоким смыслом, красотой и поэзией православного богослужения Лиза сильнее, чем где-либо, чувствовала свою близость к Богу, свою живую связь с Ним. Вникая в слова литургии, она выносила из церкви ту мысль о Вечном, которая является господствующей в ее настроении. Лиза Калитина не боится смерти, не боится ожидающего за гробом возмездия; наоборот, на смерть она смотрит, как на переход к новой лучшей и вечной жизни, как на конечное соединение с Богом, которого она любит такой нежной и восторженной любовью: поэтому мысль о смерти, о которой она, по собственным словам, думает часто, не имеет для нее ничего мрачного, ничего устрашающего.

Другой господствующей чертой личности Лизы Калитиной является ее необычайно тонкое нравственное чутье, зоркая и неподкупная совесть Она заменяет ей жизненный опыт, руководит ее поведением и в каждом данном случае указывает ей с непреложной верностью, как она должна поступить. И совесть ее, озаренная светом Христова учения, действительно, является надежною руководительницей. Но, несмотря на это, нелегко живется ей в мире, среди людей. Самая близость к Богу, постоянная мысль о Вечном невольно отчуждают ее от временного, земного. Притом, благодаря своей нравственной чуткости, она инстинктивно чувствует, как много в жизни неправды и зла, как много греха и страдания, но в то же время не стремится осуждать кого бы то ни было, даже женщину, которая разрушила жизнь любимого человека, и вместе с тем ее собственную жизнь. Лиза Калитина любила всех людей, и хороших, и дурных, любила, как детей Божьих, как членов Божьего царства, но жить среди них ей было тяжело, потому что ей чужды были их мелочные заботы, и мучительно было царившее среди них зло. Подобно Касьяну из «Записок охотника», она думает, что в мире нельзя прожить без греха, и потому инстинктивно сторонится жизни.

Уже давно лелеяла она мысль о монастыре, да и среди людей жила уединенно, как будто затворясь в духовной келье. Но в монастырь она хочет идти не только для своего личного душевного спасения, а для того, чтобы иметь возможность без помехи и рассеяния молиться за других, за греховный мир. Для себя Лиза Калитина ничего не просит, уповая на благость и милосердие Божие, точно так же, как Лукерья («Живые мощи»), молящаяся и ходатайствующая за других. Эти два народных типа недаром вспоминаются и напрашиваются на сравнение с Лизой. Лиза еще в большей степени, чем Татьяна Пушкина, была «русская душою». Влияние няни Агафьи, молитвенное общение с народом в храме, во время богослужения, еще более укрепили в ней эту природную черту. Эти национальные симпатии Лизы сказались и при столкновении Лаврецкого с Паншиным: она всецело становится на сторону первого, защищающего русский народ и его право на самобытное развитие от высокомерных нападок петербургского чиновника; этот спор, в котором победителем остается Лаврецкий, в сущности, решил окончательно сближение их.

Подобно Касьяну и Лукерье, Лиза вовсе не думает о себе, о своем личном счастье. В этом смысле чувство личности не играет никакой роли в ее жизни, в ней нет никаких эгоистических стремлений. Более того, самое стремление к личному счастию кажется ей греховным искушением, потому что, привязывая человека к земному, временному, оно мешает ему сосредоточить все свои помыслы на вечном, отдаляет его от Бога. С точки зрения того широкого альтруистического чувства, которое жило в душе Лизы и которое обнимало всех людей в одинаковой степени («она любила всех и никого в особенности»), привязанность к одному человеку, любовь к своей семье, должны казаться узкими и эгоистическими. Притом Лиза во всем привыкла с доверием подчиняться воле Провидения: «счастье на земле зависит не от нас», говорит она Лаврецкому, — поэтому она в своих поступках руководствуется лишь чувством долга голосом совести, предоставляя остальное суду Божьему. Вот почему любовь к Лаврецкому так сильно взволновала ее, внесла некоторый, хотя и временный разлад и смущение в ее душу. Этого разлада не было в ее отношениях к Паншину. Если бы не явился Лаврецкий, она, вероятно, уступая желанию матери, вышла бы за него замуж; но она пошла бы за Паншина, человека, далекого ей по духу, не ради личного счастия, а ради того, что она считала исполнением своего земного долга. Для нее, как для пушкинской Татьяны, «все были жребии равны», потому что не на земное счастие были направлены помыслы Лизы, а на стремление к небесному, вечному. Но явился Лаврецкий — и «первый нарушил ее тихую внутреннюю жизнь».

Он сразу показался ей симпатичным, она почувствовала в нем родственную душу. Лиза Калитина знала, что он несчастлив, что он страдает; и первое чувство ее по отношению к Лаврецкому было чувство жалости, сострадания. Она старается убедить Лаврецкого простить жену, примириться с нею, потому что строго смотрит на брак, считает его нерасторжимым. Затем, когда Лаврецкий сообщает ей о смерти жены и не может скрыть своей невольной радости при мысли о полученной свободе, она ужасается этого настроения Лаврецкого, которое кажется ей греховным. Лиза Калитина объясняет себе это настроение Лаврецкого тем, что он человек неверующий, и ставит себе задачей «привести его к Богу» зовет его о в церковь, чтобы помолиться за упокой души его жены. Но намеки Лаврецкого и интерес, который она сама чувствует к его личной жизни, открыли ей, наконец, глаза на характер ее собственного чувства к нему. Немногими и нерезкими чертами, не вдаваясь в подробный психологический анализ, полунамеками обрисовывает Тургенев (в 32-ой главе) внутреннюю борьбу, которая происходит в душе Лизы, когда она чувствует, как просыпается в ней любовь и жажда личного счастья, о котором раньше она вовсе не думала. Смущение и тайная тревога наполняют ее сердце, потому что она не знает, как согласовать свое новое чувство с прежним спокойным и возвышенным строем своей души. Она даже избегает Лаврецкого, словно боится его. «Я сама себя не знаю», говорит она, чувствуя себя не в силах разобраться в своем сложном душевном состоянии, и по своему обыкновению, она ищет разрешения своим сомнениям в молитве. Это состояние смущения и отчужденности продолжается до тех пор, пока из спора Лаврецкого с Паншиным Лиза не убеждается, как много у нее общих взглядов и симпатий с Лаврецким. За этим спором, сблизившим их духовно, следует окончательное объяснение, открывающее Лизе возможность личного, земного счастья.

Полюбив Лаврецкого. Лиза Калитина не была спокойна, «сердце у нее все щемило», как она сама говорит тетке. Стремление к личному счастью должно было ей казаться эгоистическим, а потому греховным, представлялось ей как бы изменой — единой, всепоглощающей любви к Богу. Вот почему, когда приезд Варвары Павловны разбивает ее надежды на счастье, она говорит Лаврецкому, что «скоро была наказана». Едиинственным выходом из этого положения представляется ей поступление в монастырь: в этом она видит теперь исполнение своего «долга». И этот выход является при ее господствующем душевном настроении вполне естественным. Лиза, по натуре своей, «не от мира сего»: как Касьян уходит от людей, потому что «справедливости в человеке нет», и скитается по свету в поисках «правды», так и Лиза удаляется от мира в монастырь, но удаляется для того, чтобы служить этому греховному миру своею молитвою. Ни примириться с пошлостью и неправдою жизни, ни бороться против них Лиза не может, потому что бороться против зла значит, в сущности, бороться против дурных и порочных людей, даже ненавидеть их, а к таким чувствам Лиза, вся проникнутая чистою евангельскою любовью, любовью всепрощения, одинакового для всех людей, как хороших, так и дурных, решительно не способна. Поэтому ей остается только одно: уйти от людей — и в монастырском уединении молиться за них.

В этом отрешении от всяких земных надежд сказывается своего рода нравственный героизм Лизы, сказывается присущая ей, несмотря на всю душевную нежность и кротость, сила воли, самостоятельность и твердость: когда ее решение было окончательно принято, никакие препятствия не могли уже остановить ее. Можно, пожалуй, возразить, что Лиза Калитина могла бы больше принести пользы людям, оставаясь среди них, в миру; но, во-первых, нужно иметь в виду, что после пережитого глубокого потрясения у Лизы едва ли было достаточно сил для того, чтобы вести прежнюю жизнь, во вторых, что касается пользы, то высокую нравственную пользу она и без того принесла людям, как тем, которые соприкасались с нею в жизни, например, Лаврецкому, так и тем, которые знают ее лишь из романа: образ этой праведницы, нарисованный Тургеневым с такой трогательной любовью, еще долго не утратит своего облагораживающего влияния на душу читателя, и еще много новых поколений будет плакать чистыми слезами умиления и светлой грусти над страницами романа, в которых отразился ее девственно-чистый, нежный и строгий лик.

Источник: Пишем сочинения по роману И.С. Тургенева "Дворянское гнездо". М.: "Грамотей", 2005