"Война и мир": анализ романа

Читая и перечитывая в наши дни роман Толстого, мы не можем не признать того, что Толстой создал гимн России, ее народу и сословию дворян, к которому принадлежал по рождению, по воспитанию, вкусам, привычкам, особенно в молодые годы.

Толстой, рисуя страшные, кровавые картины войны, столкновения политических интересов, события, захватывающие в свой водоворот судьбы людские, постоянно подчеркивает, что каждый человек держит в самом себе свою «вселенную», и в конце концов эта «вселенная» превыше всего остального.

«Жизнь... настоящая жизнь … шла, как всегда, независимо и вне политической близости или вражды... и всех возможных преобразований».

Взявшись за создание национальной эпопеи, создавая ее, наполняя ее гулом войны, громом пушек, разрывом снарядов, вовлекая в события сотни лиц, писатель иногда бросает как бы луч прожектора на отдельных людей, их частную жизнь, давая нам понять, что в жизни, волнениях, заботах и чувствах этих частных лиц и есть главный интерес и главная суть повествования. На первом плане, конечно, дворянская среда, к которой по рождению и образу жизни принадлежал он сам, которую он знал и, пожалуй, тогда любил.

Его братья по классу, дворяне, особенно верхушка, придворные круги, посчитали его отступником от сословных интересов, предателем. Среди них был и старый друг Пушкина, когда-то грешивший либерализмом П. А. Вяземский. Они увидели в романе недостойную критику высшей знати, однако не могли не ценить родные их сердцу картины дворянских гостиных, светских салонов, блеск балов, светские разговоры, описание привычного и гак дорогого им быта. Противоположный лагерь осуждал роман за отсутствие в нем разоблачения крепостничества и всех социальных язв.

Что касается специалистов-военных, то они были в восторге от батальных сцен. Толстой заполняет роман обширными многостраничными рассуждениями о военных действиях Кутузова и Наполеона. Здесь он выступает уже как ученый-историк, спорит с военными стратегами, так или иначе размышлявшими о войне 1812 г. Он развенчивает окончательно Наполеона, находя в его распоряжениях по армии самую примитивную некомпетентность, смеясь над титулом гения, который ему присвоили льстецы и французские историки. Он возмущается, что не только французы, но и русские поддаются обаянию его личности.

Как историк он осмеивает и русских генералов, окружавших Кутузова и подталкивающих его на ненужные сражения с «раненым зверем». Они хвастались тем, что в боях под Красным захватили у Наполеона столько-то пушек и «какую-то палку, которую называли маршальским жезлом».

Только один Кутузов понимал ненужность этих сражений, приносивших большие потери русским войскам, когда всем было ясно, что враг повержен, бежит и нужно было только одно — не мешать ему бежать из России.

Толстой всегда ценил превыше всех качеств человека естественность, непредвзятость. Этими качествами обладал его Кутузов, в чем был полной противоположностью Наполеона, который, по мнению Толстого, постоянно театрально рисовался.

Кутузов Толстого — это мудрец, не любующийся своей мудростью, не сознающий в себе этого качества, понимающий какой-то внутренней интуицией, что и как надо делать в той или иной ситуации. В этом отношении он был похож на простых солдат, на народ, который в массе своей интуитивно постигает истину.

Когда после победы под Красным Кутузов обратился с краткой речью к солдатам, простой, по-стариковски просторечной, как бы житейски «домашней» речью, с нецензурными словечками, он был понят и сердечно принят прежде всего солдатами: «...это самое чувство лежало в душе каждого солдата и выразилось радостным, долго не умолкавшим криком».

Непосредственность чувств идет от самой природы, и чем естественнее человек, тем непосредственнее выражаются его чувства, тем благороднее его поступки. В таком взгляде на человека сказались и давние увлечения Толстого руссоизмом. Фальшь, лицемерие, тщеславие воспитаны цивилизацией. Дикарь, близко стоящий к природе («естественный человек», по теории Руссо), не знал этих качеств.

Все герои Толстого, которых он любил: Наташа, княжна Марья, Пьер Безухов, Андрей Болконский, вся семья Ростовых, Платон Каратаев, человек из народа, — обладают этой непосредственностью чувств, и не обладают ею люди фальшивые, лицемерные, эгоистичные и просто подлые. Таковы князь Василий Курагин, его сын Филипп, дочь Элен.

В нашей памяти навсегда запечатлеваются картины и образы, с жизненной убедительностью нарисованные поистине волшебным пером Толстого. Спросите каждого, кто прочитал роман «Война и мир», что он помнит и ясно видит в памяти своей. Он ответит: Наташу в лунную ночь и Андрея Болконского, невольно подслушавшего восторженные чувства девочки. Встречу и знакомство Наташи и Болконского на балу. Русский танец Наташи, которому она научилась бог знает где, уважительно подсмотренный ею в плясках крестьян. Умирающий Андрей Болконский. Потрясающий и священный акт смерти как что-то таинственное.

Издавна в войнах вершились грандиозные повороты истории народов. В войнах гибли или жизнеутверждались государства, нации, народы. Безжалостно разрушались сотворенные великим трудом города, дворцы и храмы, возвеличивались славой отдельные личности, герои, уходили из жизни бесчисленные безымянные воины — самая здоровая и активная часть населения. Безумие человечества! Толстой противопоставил всем амбициям воинственных героев то вечное, прекрасное и умиротворяющее небо, которое видел князь Андрей.

Картины боев выписаны Толстым с неотразимой достоверностью. Мы как бы сами участвуем в нем, и слух и зрение наше там, на поле сражения, мы слышим горячее дыхание разгоряченных людей, крики и стоны и отчаянную стрельбу.

Князь Болконский, раненый, теряющий сознание, ощутил странное спокойствие. Глаза устремлены в небо. Все людские страсти, честолюбивые мечты, а ими так недавно был обуреваем он, вдруг предстали во всем своем ничтожестве перед этим великим и вечным спокойствием неба. Здесь уже философия Толстого, философия жизни. Она сказывается, как бы отпечатывается на всем, что он описывает, на его симпатиях и антипатиях. Все естественное в людях, все непосредственное в них, не отягченное лицемерием, прекрасно. Потому так хороши характеры и Наташи Ростовой, и Андрея Болконского, и Пьера Безухова, и некрасивой Марьи Болконской с ее прекрасными в иные минуты глазами.

Толстой снова и снова возвращается к одной идее. Она его волнует, тщета человеческих страстей, давняя, со времен Экклезиаста: «Суета сует и всяческая суета!» Князь Андрей это понял, когда лежал раненый на поле боя, держа в руке полковое знамя. «EN VOILA LA BELLE MORT», — произнес над ним его кумир Наполеон, полагая его мертвым. Наполеон возглавлял вражеское войско. но он был гений воинского искусства, великий полководец. Это признавали все, и не мог скрывать своего восхищения им и князь Андрей. Но теперь, когда он понял ценность самой жизни и тщету всего, что вне жизни, он увидел в гениальном полководце маленького человека, и только.

Люди сражаются, убивают друг друга, не думая о том, что они — люди, что сражаются они из-за ничтожных вещей, что отдают жизни за призраки, за фантомы, и только иногда, как по наитию, приходит к ним смутное постижение истины.

Толстой постоянно напоминает читателю о значительности каких-то высших предназначений жизни, что над тщетой и суетой его каждодневных забот и хлопот возвышается не постигаемое им нечто вечное, вселенское. Понимание этого вечного и вселенского пришло к Андрею Болконскому в момент смерти.

Весь роман овеян гуманным чувством доброты к людям. Она в Пете Ростове, она в графине, его матери, помогающей своей обедневшей подруге, она в простодушном незнании корысти графе Ростове, в доброте Наташи, настоявшей на том, чтобы освободить подводы и отдать их раненым. Она в доброте Пьера Безухова, всегда готового кому-то помочь. Она в доброте княжны Марьи. Она в доброте Платона Каратаева, в доброте русских солдат и в этом выразительном жесте Кутузова, в его речи перед солдатами.

Жан-Жак Руссо утверждал, что человек рождается добрым, но портят его среда, общество, порочная цивилизация. Эту мысль женевского философа оспаривали многие, заявляя, наоборот, об изначальной испорченности человеческой натуры.

Толстой был согласен со своим кумиром. Он показывал чистые души детей. В «Детстве" — это Николенька Иртеньев, здесь — Петя Ростов с его детской восторженностью, страстным желанием что-то сделать в этом мире, отличиться, а в сущности отдать свою жизнь, пожертвовать собою, отдать ее щедро, как щедро он отдавал все, что имел, в отряде Денисова.

В поведении Пети Ростова, в его мировосприятии все окрашено чувством какой-то просветленной и всеобъемлющей любви ко всем и ко всему. Его детское, не знающее корысти сердце как бы откликается на всеобщую любовь к нему. Такова же любовь и нежность девочки Наташи ко всем вообще людям, ее непосредственность, чистота се помыслов.

Дружба — товарищество, — это благостное чувство так же проникновенно описано Толстым — дружеское расположение Денисова к Николаю Ростову, ответное чувство Ростова к нему. Денисов, воин, храбрец, по-солдатски грубоватый, но внутренне добрый, честный и справедливый человек, буквально предан семье Ростовых, душой постигая ее благородные нравственные основы.

Любовь родительская никогда еще в литературе не была показана в ее щемящей силе. Бальзак посвятил ей свой роман «Отец Горио», но она прозвучала как теоретический тезис, долженствующий показать неблагодарность детей к родителям и слепоту родителей в их неуемной привязанности к детям. Сама же любовь так и осталась нераскрытой за рамкой этого тезиса.

Достаточно прочитать страницы романа «Война и мир» о тех минутах, когда графиня Ростова узнала о гибели Пети, чтобы почувствовать пронзительную силу этой материнской любви и великого горя утраты любимого существа. Мы не найдем этой темы ни у Стендаля, ни у Флобера. Французские, английские, немецкие авторы не коснулись этой темы. Тогда как Толстой нашел для нее неотразимые краски.

Роман Толстого овеян светлым и благостным чувством любви человеческой. Мы проникаемся гордостью за человека, способного любить. Как далеко это от наших дней, когда деятели искусства — писатели, поэты, художники, артисты спешат раскрыть перед нами картины кошмаров и ужаса, темные стороны души человеческой и убедить нас, что таков весь мир и таковы все мы! Невольно вспоминаются предсмертные слова больного Гоголя: «О Боже! жутко стало в твоем мире!»

Источник: Артамонов С.Д. Сорок веков мировой литературы. В 4 кн. Кн. 4. Литература нового времени. – М.: Просвещение, 1997