"Идиот" Достоевского: анализ романа

Кратко:

Гуманизмом пронизан роман «Идиот» (1868), который автор создавал «с наслаждением и тревогой... с тоской и с беспокойством ужаснейшим», по 3,5 листа каждый месяц с величайшим напряжением всех сил. Идея «изобразить вполне прекрасного человека» была дорога писателю, хотя и представлялась безмерно трудной. Многочисленные переделки, обилие планов и материалов к этому произведению раскрывают сложную историю его создания.

«Прекрасное есть идеал, — писал Достоевский,— а идеал — ни наш, ни цивилизованной Европы еще далеко не выработался. На свете есть одно только положительно прекрасное лицо — Христос». «Князем Христом» называл он своего героя, имея в виду прежде всего нравственные убеждения Мышкина, его отношение к жизни. Кроткий, благородный, братски любящий всех людей, чуткий к чужому страданию, он вынужден действовать в вихре событий, среди страшного хаоса и дисгармонии окружающей жизни. Горячий противник смертной казни, с любовью сострадающий всем обиженным и несчастным, способный для спасения человека пожертвовать собственным счастьем, Мышкин зачастую вызывает усмешку у тех, кому не дано его понять. Сочетание тяжелой нервной болезни с духовной ясностью и чистотой придает его образу особый трагизм, даже, пожалуй, обреченность. Стремительность развития действия, перемещающегося из роскошного особняка генерала Епанчина то в зловещий дом купца Рогожина, то в скромное жилище чиновника Лебедева, то на скандальную вечеринку у «содержанки» Настасьи Филипповны, до крайности обнажает бытовые и психологические контрасты в романе, заостряет столкновения действующих лиц. Гордая в своем унижении, Настасья Филипповна, «поруганная красота», смело идет к трагической развязке, буквально провоцируя на нее неистового в своей страсти Рогожина, мрачно, по-собственнически любящего ее.

Драматизм повествования по мере развития сюжета все более нагнетается и сгущается. Этому способствует «призрачность» петербургской атмосферы, белых ночей, на фоне которых завершается действие произведения.

Источник: Энциклопедия русской жизни. Роман и повесть в России второй половины XVIII - начала XX в. / Под ред. В.И. Кулешова. - М.: Книжная палата, 1988

Подробнее:

При создании образов «Идиота» на Достоевского оказало влияние творчество Сервантеса, Гюго, Диккенса. Особенно заметен след «Египетских ночей» Пушкина, ставших культурной и духовной моделью романа; процитировано в нем и пушкинское стихотворение «Жил на свете рыцарь бедный...». Отдельные мотивы произведения восходят к русской сказке и былине. В «Идиоте» переистолкованы апокрифы, прежде всего легенда о Христовом братце. Существенное значение имеет и сближение с Новым Заветом.

Пораженный образом Гольбейна Младшего, поставившего под сомнение Преображение и, следовательно, Богосыновство Христа, утвердившего смерть как суть земного бытия, Достоевский вдохновлен мыслью об искусстве, что должно послужить великой цели подтверждения Блага и искупительной дарованности света человеку, прозрения и спасения. Творческое открытие писателя — лицо, к какому стягиваются все смыслы произведения, князь Мышкин. Идея о жертве Богочеловека, родившаяся у Достоевского в преддверии Пасхи, становится сверхтемой романа. Искупительные страдания Сына Божия, переживаемые как современное событие,— обоснование прообразности «Идиота». В черновиках записано: «Сострадание — все христианство». Рубежное значение имеет припоминание князем Лиона и эшафота. Рассказанные Мышкиным истории о приговоренных к смертной казни есть апофеоз жизни, пронзенной чудом. Герой привозит в петербургский мир и оглашает Епанчиным завет о цене космического и личного бытия, ценность которого становится столь очевидной при смертном обрыве. Князь, вспоминая о политическом преступнике, называет и вектор преображения человека: увидеть собственными глазами свет истины на земле, прикоснуться к небесной красоте, слиться с энергией Бога в единении церковного горения. Текущее время совмещает два взгляда: с эшафота вниз и с него же вверх. С одной связана только смерть и падение, с другой — новая жизнь.

Роман «Идиот» Достоевского — творение о смерти и о силе ее одолеть; о смерти, через которую познается целомудренность существования, о жизни, какая и есть эта целомудренность. «Идиот» — проект общего и индивидуального спасения. Жизнь появляется, когда мука стала причастным терзанием, когда молитвенный жест претворился реальным последованием за Искупителем. Мышкин собственной судьбой повторяет миссию Богосыновства. И если на уровне психологическом, сюжетном он может быть рассмотрен как «юродивый», «праведник», то мистическая ступень образа князя Мышкина нивелирует такие уподобления, выдвигая на первый план отношение ко Христу. Мышкин обладает способностью знать чистоту и невинность человеческой души, видеть за слоями греха исконное. Для романа в целом важен духовный визионерский настрой, когда сквозь художественную фабулу просматривается проблема борьбы за судьбу человека. Князь оставляет в первый же день завет поступка: отыскать красоту Искупителя и Богоматери и следовать ей. Одна же из сестер Епанчиных озвучивает недуг мира: неумение «взглянуть».

Догматика снисхождения Бога к людям и восхождения твари («обожения») получает художественное воплощение в образах и идеях романа. Осмысливая взаимосвязь времени и вечности, Достоевский стремится к прояснению художественного календаря. Центральным днем в первой части «Идиота» становится среда 27 ноября, соотнесенная с празднованием иконы Божией Матери «Знамение». Именно в появлении странного князя ощущает Лизавета Прокофьевна Епанчина необыкновенное значение дня. Образ «Знамения» подсказывает дальнейшую историю принятия и отвержения миром Христа-младенца. Апофеоз отождествления Мышкина и «младенца», «агнца» — в эпизоде дня рождения Настасьи Филипповны. Тогда же выясняется и прообраз героини: ей дана возможность стать Богоматерью. Ожидаемый брак князя и Настасьи Филипповны — обручение Христа и Церкви. Но героиня не решается выбрать между двумя кардинально разнящимися символами: святостью Марии и адской судорогой Клеопатры. Она не сохранила веру в вечный источник жизни, ей свойственна духовная бездомность, мир обращается для нее преисподней.

В романе усиливается трагическое начало, поскольку нет утверждения Церкви. Достоевский создает сюжетные ситуации с тем, чтобы в них проявился лик героев, раскрылась новая жизнь. Новый Город — «Новгород», «Неаполь» — символ авторской концепции. Однако сложения земного и небесного Иерусалима не происходит. Писатель будто и не знает грозного Христа, апокалиптического Судию. Его Богочеловек — всегда распятый, на кресте, всегда Искупитель. В связи с этим наиболее спорной оказывается трактовка образа князя Мышкина. Наряду с высказываемыми идеями о богочеловеческой прообразности его, существует представление о «христоподобности» персонажа и даже его принципиальной несхожести с Христом.

Идея смешения добра и зла, болезненности души лежит в основе образа Рогожина. И если Настасья Филипповна — духовный символ смятения, то Парфен Рогожин — мрака, иррационального пленения тьмой. Несоответствие реальности поведения и заданного масштаба бытия подчеркнуто неисполненностью личных имен: Парфен — «девственник», Анастасия — «воскресение». Тогда же как имя князя «Лев» — указание на изображение Христа-младенца. С тайной преображения связан и тот свет, что озаряет Мышкина во время эпилептического припадка. Он явно соотносим с иконописным ассистом, объявляющим божественность Мессии. Символика «надмирности» главного героя поддерживается и аналогиями, выделенными в ретроспекциях второй части романа: соответствием сюжетной линии Мышкина Рождеству, Богоявлению (пребывание героя в Москве) и Воскресению (записка «на Страстной» к Аглае).

Три последние части романа — исход величайших христианских событий, демонстрирующий их апокалиптическую заостренность. Апокалиптический Вход Господень, апокалиптические Страстные Четверг и Пятница, наконец, Воскресение из мертвых, ожидаемое писателем,— излом времени, который превышает земную историю и дарует вечность. Таков мистический фундамент романа. Это своеобразное истолкование Достоевским пришествия Христа позволяет писателю надеяться на перерождение человека и человечества, на достижение духовного рая очищающейся душой. Многочисленные параллели с Евангелием от Иоанна обнажают метасмысл образа главного героя. Например, слова Мышкина о вере близки двенадцатой главе Евангелия — молениям Христа, а также надписям на иконе «Споручница грешных» и образу «Достойно есть». Лейтмотивом повторяется мысль о необходимости восстановления личности, возобновления союза с Творцом на основе безграничной любви, благодаря Христовой красоте, которой мир спасется. Это и есть рай; полнейшее обретение его возможно, когда времени больше нет.

В минуту высочайшего томления, аналогичного молению Искупителя на Елеонской горе, Мышкин сталкивается с безумием Настасьи Филипповны, непрестанно появляющейся в виде языческой богини, и с демонической одержимостью Рогожина, отвергающего крестовое братство. Три части романа проходят под знаком катастрофы для мира, лишающегося спасения. Существо крестного подъема раскрывается на дне рождения Мышкина, выстроенного по рамкам Страстного Четверга. Символика Тайной Вечери контрастна удрученности Лебедева и жестам Рогожина и Ипполита Терентьева. Характерно, что именно в этой части «Идиота» осмысливается облик Богочеловека. Богословский накал вопроса проистекает от восприятия картины Ганса Гольбейна. В противовес образу, от которого «у иного еще вера может пропасть», Мышкин проникновенно говорит о неумираемости веры, даже в самом преступном сердце. Сущность христианства слышится в словах «простой молодки» — о духовной радости покаяния, о радости быть сыновьями Бога. Копия же в доме Рогожина явно замещает собой крест, пристроена на месте распятия. В высоте вместо света, явленного Мышкину, мрак уничтожения, вместо рая, предлагаемого князем, — могила. Силуэт базельского ужаса благословляет на уверенность в том, что Бог мертв навсегда. Статус его в петербургском пространстве выраженно иконоборческий. От вида этой картины теряет веру и сам Рогожин, и шаткая в ней Настасья Филипповна. К очевидцам несомненного поражения Помазанника, свидетелям Божественной неудачи относит себя Ипполит, чье «Объяснение» — философское обоснование личного неверия. Гностик Ипполит называет земное трупным собранием, скопищем истлевшего. Ему кажется, что грубая и злая сила материальности уничтожает Спасителя. Это фактически приводит умирающего от чахотки подростка к разумному богоборчеству, но одновременно его сердце хранит память о Мессии.

Идея Ипполита сформировалась в день Вознесения Господня, будучи антитезой смыслу христианского праздника. Попыткой самоубийства он бросает дерзкий вызов мирозданию и Творцу. Неудавшийся выстрел — знак промыслительного участия Бога в человеческой судьбе, неисповедимости Провидения, залог иной жизни. Это опровергает безнадежность картины, даруя простор бытия за пределами времени. Мир попал в ловушку казуистики (в том числе католической и социалистической) и бесчудесности, выбраться из которой можно после окончательного поражения зла, лишь в апокалиптическом преображении.

Мышкин подает пример жития, сподобиться его — задача человечества. Шанс, общий для всех, — приобрести «идиотизм», присущий князю, т.е. мудрость видения. Софиологическое упование автора дополняет идейную постройку романа, оно противостоит позитивистскому знанию. Припадки Мышкина обнаруживают некрасивость земного, пребывающего в обстоятельствах грехопадения естества, а вот в духовном средоточии нет ни боли, ни ужаса, нет безобразия и покоится красота. Так и в «Мертвом Христе» все же жив Сын Божий. Мысль о новом свете, о сосложении общества как Церкви связана также с образом Аглаи Епанчиной. Но и она не способна принять подвиг жены-мироносицы, к чему взывает Мышкин. Читая балладу Пушкина, Аглая обрисовывает собственный идеал, предстающий в виде кумира, идола, того же она требует и от князя. Ценность жизненного последования «паладина» интерпретируется ею в качестве слепого приношения, неистовства языческой слепоты, подобной поступку невольника Клеопатры. Говорит же о темном увлечении та, чье имя — «блестящая». Эпизод встречи Аглаи и Настасьи Филипповны выявляет невозможность реализоваться в них христианской любви, что обрекает князя на одиночество Голгофы. Финальные главы романа означены совпадением числовой символики воскрешения и восьмого (апокалиптического) дня. Приход князя Мышкина в дом Рогожина, когда уже убита Настасья Филипповна, восстанавливает извод иконы «Сошествие во ад», иконы Пасхи. Второе пришествие и восхождение спасли жизнь. В ответ — собирающееся вокруг страдальца человечество: Коля Иволгин, Евгений Павлович Радомский, Вера Лебедева, Лизавета Прокофьевна, познавшие завет русского Христа. Эпилог сужает масштаб произведения, служа цели предупреждения, раскрывая изложенное романом в саму действительность. Иконой и храмом должен соделаться человек, таким должно стать человечество. Представляя князя «сфинксом», Достоевский максимально освобождает голоса героев и оценки читателей от диктата собственной позиции.

Конец 1860-х — начало 1870-х гг.— проявление и оформление новой эстетической системы Достоевского, в основе которой лежит мысль о соотнесенности эстетического идеала с Боговоплощением, Преображением и Воскрешением. Достоевский последовательно шел по стезе мистического реализма, символические способности которого позволяли выводить сверхсущностное на уровень бытия, тем самым максимально устраняя момент распада между творчеством литературным и созиданием христианским.

Первая инсценировка романа была осуществлена в 1899 г. в Малом и Александринском театрах. Самой значительной стала постановка Г А. Товстоногова в 1958 г. на сцене БДТ им. М. Горького. В спектакле БДТ роль Мышкина исполнял И.М. Смоктуновский, а Рогожина — Е.А. Лебедев. Другая трактовка романа — в спектакле-триптихе Московского драматического театра на Малой Бронной, поставленном С. Женовачем.

Источник: Энциклопедия литературных произведений / Под ред. С.В. Стахорского. - М.: ВАГРИУС, 1998