"Севастопольские рассказы": анализ

«Севастопольские рассказы», анализ которых представлен в статье, делятся на следующие 3 части: «Севастополь в августе 1855 года», «Севастополь в декабре месяце» и «Севастополь в мае».

Многие события обороны Севастополя в 1-й части видятся нам глазами поручика Козельцова, а также его младшего брата Володи». Оба брата в конце первой части погибают — старший Козельцов в геройской атаке, закончившейся нашей победой, а Володя на батарее, захваченной французами.

Во 2-й части меняется манера изложения. Рассказчик, alter ego самого автора, выдвигается теперь на первый план и является деятельным участником событий произведения.

Реально-бытовая деталь в традициях очерковой прозы 1840-х годов с особым вкусом «выписывается» Толстым. Вслед за рассказчиком читатель видит суету на набережной, военный госпиталь, расположившийся в бывшем Севастопольском собрании, трактир. Однако плодотворно и мотивированно используя литературную технику натуральной школы, Л.H. Толстой не делает описание быта самоценным, как в физиологических очерках У него это просто частности, которые играют свою роль в сложном, организованном глубокой и самостоятельной авторской мыслью художественном целом.

Читая описание пребывания рассказчика на четвертом бастионе, можно почувствовать, на каком реальном жизненном опыте автора основано и описание в «Войне и мире» действий батареи Тушина под Шенграбеном, и пребывания Пьера на батарее Раевского под Бородином. Настоящий героизм не терпит театральности и аффектов. Рассказчик встречает на батарее морского офицера. Во время разговора возобновляется артиллерийская дуэль, от близких разрывов неприятельских бомб гибнут люди Рассказчик отмечает странность собственных ощущений.

Нравственные уроки, невольно преподанные ему защитниками четвертого бастиона, не ведающими, что они герои, приводят его к «кульминационным» по своему значению размышлениям («Итак, вы видели защитников Севастополя…»). К этим словам необходимо добавить то, чего рассказчик нигде не говорит. Он сам защитник Севастополя, имеющий мужество забираться в самые горячие точки обороны, разделяя все опасности передовой линии со сражающимися на ней воинами.

В третьей части произведения "Севастопольские рассказы" опять действует вымышленное лицо — штабс-капитан Михайлов, отличающийся «робостью и ограниченным взглядом». Как и в первой части, автор соответственно этому переходит от документально-очерковой манеры повествования к инсценировкам, диалогам и иным приемам сюжетной художественной прозы. Много внимания уделено характеристике сословного расслоения офицерской среды, которое вопреки разуму и военной целесообразности сохраняется и в обстановке непрерывных боев (Михайлова мучит то, что он «аристократ» но отношению к одним, но некоторые особы — «аристократы» по отношению к нему). Во время сцены боя вводится зарисовка, напоминающая эпизод со смертельным ранением князя Андрея под Бородином — возле Михайлова и другого офицера, Праскухина, падает бомба; Михайлов бросается ничком на землю, уцелев (его легко ранит в голову), а Праскухин, оставшийся на ногах, погибает.

Третья часть произведения "Севастопольские рассказы" Толстого кончается эпизодом перемирия, когда враги, русские и французы, встречаются и беседуют под белыми флагами. В этом эпизоде мысль Толстого обретает интонации, снова напоминающие «Войну и мир», ее философско-исторические и морально-религиозные обертоны.

Источник: Минералов Ю.И. История русской литературы 19 в. (40-60-е годы). М.:Высш. шк., 2003

Подробнее:

Рассказы-очерки о защите и падении Севастополя — еще одна своеобразная толстовская трилогия: севастопольская кампания показана в трех фазах, отраженных в названиях («Севастополь в декабре месяце», «Севастополь в мае», «Севастополь в августе 1855 года»). Три рассказа — три самостоятельных сюжета, составляющие в итоге общую картину войны, три разные художественные манеры, три ракурса изображения. В отличие от Военных рассказов повествование здесь уже не принадлежит одному лицу — участнику событий, оно дано с позиции «всеведущего автора», который то перемещается на внутреннюю точку зрения героя, то как бы парит над описываемой картиной.

«Севастополь в декабре месяце» (1855) представляет собой очерк, «репортаж» с места событий. Автор-повествователь выступает в роли гида, ведущего за собой читателя в осажденный город, где парадоксально совмещены мирная городская жизнь и война. Читатель входит в реальность войны как бы с «черного хода», он, «присутствуя» в тексте благодаря постоянному к нему обращению («вы входите», «вы видите», «вы начинаете понимать»), смотрит на город вместе с автором, который управляет его восприятием. Все эпизоды отобраны и выстроены в соответствии с авторской концепцией. С одной стороны, они производят впечатление потока повседневной жизни, где люди спокойно и мужественно делают свое дело. С другой стороны, в точках напряжения, создаваемого сдержанно-взволнованной авторской интонацией, поражают воображение читателя шокирующими деталями (сцена в операционной, где производятся ампутации): «вы <...> увидите войну не в правильном, красивом и блестящем строе <...>а<...>в настоящем ее выражении — в крови, в страданиях, смерти...».

В первом очерке совмещены авторская патетика и репортажный стиль обозрения, точка зрения здесь — панорамная, отдельные герои не выделены. Вторая часть трилогии открывает читателю конкретных людей — повествование перемещается с позиции внешнего наблюдения к аналитическому изображению: «микроскоп» «диалектики души» наведен на внутренний мир отдельного человека (штабс-капитана Михайлова, адъютанта князя Гальцина, ротмистра Праскухина). Повествователь здесь выступает как психолог, исследующий и высокие, и низменные чувства. В душах героев открываются и естественный страх, и зависть, и тщеславие, провоцируемые социумом (на черте смерти ротмистр Праскухин думает о том, как он выглядит со стороны и не заметил ли кто-то его страха).

В «Севастополе в мае» (1855) Толстой воссоздает смерть изнутри сознания мгновенно гибнущего от взрыва человека. Читатель оказывается на позиции умирающего штабс-капитана Михайлова, до конца не осознающего происходящего — его переживания представлены как длящийся внутренний монолог, перебиваемый обрывочными, вспыхивающими в сознании последними воспоминаниями и телесными ощущениями. Развертываемая в тексте «диалектика души» резко обрывается авторским: «Он был убит на месте осколком в середину груди» . Время умирающего и реальное время парадоксально не совпадают, мгновение смерти растянуто в сознании героя благодаря детализации рассказа. Толстой показывает, как гаснет неповторимый мир отдельного (пусть самого заурядного) человека — и перед этим «холодным ужасом» исчезающей жизни кажутся фальшивыми стандартные слова о героизме и патриотизме, оправдывающие эту смерть. Толстой показывает: вот что стоит за словом «убит» и вот что значит война.

«Севастополь в августе 1855 года» (1856) — своеобразный синтез повествовательных приемов первого и второго очерков. Автор использует принцип двойного зрения, найденный еще в «Детстве»: последние дни Севастополя даны с позиции наивного 17-летнего Володи Козельцова, впервые увидевшего войну, и его брата Михаила — опытного военного. Для Володи главное — справиться со своим страхом накануне сражения; Михаил Козельцов видит и обратную сторону войны — неразбериху, плохое устройство армии, глупость руководителей, лихоимство чиновников.

Последний бой у стен осажденного Севастополя показан и с позиций разных его участников, в отражении разных сознаний, и со стороны военного быта, и вместе с тем — в духе героической поэзии. Изображаемые события приобретают грозное величие благодаря найденному особому тону повествования. Сцены штурма Севастополя, сражения и сдачи города неприятелю строятся как монтаж разорванных эпизодов (то с близкой точки зрения участника, гибнущего в бою, то издалека — в окуляре подзорной трубы). Вся эта мозаика приобретает единство благодаря генерализующим авторским комментариям, торжественному, патетическому повествовательному голосу, звучащему с нечеловеческих высот: «Севастопольское войско, как море в зыбливую мрачную ночь <...> тревожно трепеща всей своей массой <...> медленно двигалось в непроницаемой тесноте прочь от места, на котором столько оно оставило храбрых братьев, — от места, всего облитого его кровью — от места, 11 месяцев отстаиваемого от вдвое сильнейшего врага...».

Война в «Севастопольских рассказах» — это что-то очень человеческое: здесь есть свой быт, люди и на войне остаются людьми со всеми лучшими и худшими их свойствами. И вместе с тем война — нечто нечеловеческое, в ней есть какая-то тайна, перед которой Толстой останавливается, как перед тайной смерти. Эту тайну писатель будет разгадывать в будущей книге «Война и мир». Но уже в севастопольских очерках война — это особая форма жизни, обостряющая и проявляющая суть реальности.

Источник: История русской литературы XIX века: в 3 т. Т. 3 / под ред. О.В. Евдокимовой. - М.: "Академия", 2012