"Люцерн" (Толстой): анализ произведения

Рассказ «Люцерн» (1857) имеет подзаголовок «Из записок князя Нехлюдова», он написан в Швейцарии и послан в Россию в письме В. П. Боткину. Форма письма с личными впечатлениями русского путешественника в Европе и упоминание Швейцарии и Женевского озера немедленно включает читателя в литературный контекст: эти места уже описаны не только Ж. Ж. Руссо, но и Н. М. Карамзиным. Русским литераторам-западникам (И. С. Тургеневу, В. П. Боткину, П. В. Анненкову), открывавшим европейский мир в те же, что и Толстой, 1850-е гг., он виделся как некое идеальное пространство, где осуществлены идеалы прогресса, демократических свобод и законности.

Рассказ Толстого полемичен по отношению к этим представлениям. Его сюжет сосредоточен на одном поразившем героя-путешественника впечатлении: цивилизованные европейские туристы, с удовольствием слушавшие на балконе швейцарского отеля песню бродячего музыканта-тирольца, отказались дать ему хотя бы одну монету и только посмеялись в ответ на его просьбы — ни в ком не заговорили естественные чувства сострадания и добра, их заместила апелляция к «закону и порядку». Рассказ об этом событии превращается в страстный монолог героя-повествователя: «Но как вы, дети свободного, человечного народа, вы, христиане, вы, просто люди, на чистое наслаждение, которое вам доставил несчастный просящий человек, ответили холодностью и насмешкой? Но нет, в вашем отечестве есть приюты для нищих».

В финале повести сюжетное развитие обрывается, рассказ превращается в чистый «голос», повествовательность сменяется риторикой взволнованного рассуждения, которое, как по ступеням, поднимается все выше — к истине. Авторское высказывание движется от конкретного факта и упрека цивилизованному европейцу — к протесту против лживости цивилизации с ее идеей прогресса. Цивилизация трактуется здесь как «разумная себялюбивая ассоциация людей», подделка под великую цель, нечто внешнее, ведущее к отчуждению, как забвение подлинного истока бытия, о котором напоминает музыка и поэзия. Этот исток — «инстинктивная любовная ассоциация», лежащая в основании каждой души, и она соответствует природе с ее красотой, где нет внешнего и внутреннего, но все божественно и целостно. Риторическая развязка «Люцерна» выводит читателя к надмирной точке зрения: противопоставляются уже не человек природы и человек цивилизации, но вообще человек с его ограниченной точкой зрения и мышлением — и бесконечность божественного целого, «благость и премудрость того, кто позволил и велел существовать всем этим противоречиям». Толстой-художник здесь прорывает рамки конвенций искусства, текст принимает вид «проповеди», обращенной к человечеству, однако остается сюжетно незавершенным.

Источник: История русской литературы XIX века: в 3 т. Т. 3 / под ред. О.В. Евдокимовой. - М.: "Академия", 2012