"Еду ли ночью..." (Некрасов): анализ стихотворения

Исключительной выразительностью отличается стихотворение 1847 года «Еду ли ночью...» (Некрасов), анализ которого мы проведем. Оно рождено устремлениями и поэтикой натуральной школы, у истоков которой стояли Белинский и Некрасов. Стихотворение обращено к жизни социальных низов и их человеческим драмам, важная роль в нём отводится социальной биографии героини, составляющей его лирический сюжет.

Произведение «Еду ли ночью...» открывается лаконичным некрасовским пейзажем. Темнота городской улицы, пасмурность дня и завывание бури (отчётливо звучит похоронный звук «у» — «улице», «бури», «заслушаюсь», «друг», «вдруг») подготовляют читателя к появлению тени беззащитной и бездомной женщины. Размышление о ней повествователя, его мучительная дума о несчастной побуждают его поведать о её прошлом, которое с самого начала соотносится со злым роком («С детства судьба невзлюбила тебя...»). Судьба эта кажется трагически безысходной. Бедность и суровая власть отца, вынудившего дочь пойти на нежеланное замужество, отвергнув любимого. Бешеный нрав недоброго мужа, побои, бесправие. Смелый разрыв непокорной женщины с невыносимым семейным пленом («Не покорилась — ушла ты на волю...»). Безрадостное сближение с бедняком, больным и голодным, и новая безвыходная нищета («Не на радость сошлась и со мной...»).

Лаконично и ёмко намечает вехи этой тягостной жизни автор, делая лирического героя горестным рассказчиком о ней. Ряд реалистических деталей воссоздают обстановку дома, где мучаются, выбиваясь из сил, близкие люди. Тягостной доле вторят заунывные звуки городских труб, дождя и плача ребёнка. Снова полутьма окружает персонажей, передавая беспросветность существования. Смерть ребёнка становится мнимым освобождением от части тягот. Сочувствующий друг утешает несчастную мать, но эти утешения трагически безнадежны («С горя да с голоду завтра мы оба // Также глубоко и сладко заснём...»). Как тонкий психолог, следит Некрасов за той внутренней борьбой, которая происходит в душе бледной, слабой и отчаявшейся женщины. Борения завершаются отчаянным шагом, и гробик ребёнку покупается ценой собственного падения. Тревожно звучат внешне простодушно-наивные вопросы, в которые всезнающий автор вкладывает всю свою горькую иронию и боль («Случай ли выручил? Бог ли помог? »). Ответ на них очевиден. Новая череда вопросов заключительной строфы не оставляет сомнений в том, как роковая судьба свершила и завершила свои удары. Но, вероятно, и это не всё. Преследования злого рока будут продолжены людским судом («все без изъятья // Именем страшным тебя назовут»).

Таких страниц ещё не знала русская поэзия. Судьба падшей женщины объяснялась не её природными наклонностями, а социальными обстоятельствами. Не обличение порока, а безмерное сочувствие и сострадание к изгоям города содержалось в этом поэтическом рассказе. Не легкое скольжение по поверхности жизненной драмы, а глубинное воспроизведение переживаний обоих любящих, воссоздание фрагментов биографии героини, отдельных штрихов поведения, отмеченных поразительной многозначительностью и символикой («Ты ушла молчаливо, // Принарядившись как будто к венцу»); обращение к горестной судьбе бедняков и раскрытие возвышенного в их поступках; острота психологической коллизии, близкая к будущим конфликтам романов Ф. М. Достоевского; сращение физиологического очерка с исповедальным монологом сломленного человека; обстоятельное воспроизведение подробностей и глубочайший лиризм; отказ от дидактизма и наставительности — и решительная сила отрицания действительности, обрекающей прекрасных людей на страдания и несчастье, — всё это было необыкновенно ново и свежо. Добавим к этому и необычность формы: деление стихотворения «Еду ли ночью...» Некрасова на четыре неравных строфы, соответствующих разным эпизодам; четырехстопный певучий дактиль, передающий медлительный ритм и скорбную интонацию; драматическая основа произведения, о которой К. И. Чуковский говорил, что его легко можно себе представить изложенным в театрализованной форме, воплощенным на сцене.

Становится понятной та эмоциональность реакции на это стихотворение, с которой читатели встретили некрасовский шедевр. Л. Ф. Пантелеев вспоминал, что когда поэт первый раз прочитал в кружке Белинского только что написанное им «Еду ли ночью...», то «все так были потрясены, что со слезами на глазах кинулись обнимать поэта». Это произведение «совершенно с ума свело» И. С. Тургенева, и он денно и нощно повторял его. Достоевскому оно подсказало образ Сонечки Мармеладовой, которая во имя спасения семьи выйдет на панель. М. Е. Салтыков-Щедрин вспомнит этот шедевр в повести «Запутанное дело». Н. Г. Чернышевский в письме к жене из Вилюйска скажет, что это стихотворение «первое показало: Россия приобретает великого поэта».

Источник: Роговер Е.С. Русская литература второй половины XIX века: Учебное пособие. - СПб., Москва: САГА: ФОРУМ, 2007