"Утраченные иллюзии": анализ романа и главных героев

Над романом "Утраченные иллюзии'' Бальзак работал очень долго, с 1837 по 1843 г. Это одно из самых широких его эпических полотен о современном обществе. Хотя внешне в центре сюжета стоит как будто бы ограниченная и вполне определенная общественная сфера - мир литераторов и журналистов, роман вобрал в себя все предшествующие наблюдения Бальзака над законами буржуазного общества; в полифонии произведения звучат многие темы, затрагивавшиеся Бальзаком и ранее.

Уже начало романа как бы вводит нас в знакомый круг тем. Бальзак рассказывает о старике Сешаре - прижимистом владельце типографии в провинциальном городке Ангулеме - и подробно описывает, как старик решил вовлечь в дело своего образованного талантливого сына Давида. Но вовлекает он его с одной лишь целью - воспользоваться его знаниями, да так, чтобы еще и надуть при этом. Для старика Сешара собственный сын - всего лишь выгодный партнер в деле, причем такой партнер, которого легко можно обвести вокруг пальца, потому что Давид еще молод, благороден и нерасчетлив.

Читая эту историю, мы уже можем вспомнить целый ряд близких ситуаций из прежних произведений Бальзака: в "Гобсеке" графиня де Ресто пыталась обворовать собственных детей, лишить их законного наследства; в "Евгении Гранде" отец ради денег калечит жизнь собственной дочери; в "Отце Горио", напротив, дочери грабят и сводят в могилу отца; и вот сейчас отец пытается ограбить сына. Совершенно очевидно, что Бальзак варьирует одну и ту же ситуацию, явно видя в ней определенную закономерность. Эта закономерность в распаде, разрушении семейных связей - между детьми и родителями, между супругами - та же история семейства де Ресто в "Гобсеке", когда граф-отец пытается защитить будущее своих детей от алчности матери; в повести "Полковник Шабер" рассказывается еще об одной такой супружеской драме - наполеоновский полковник Шабер, считавшийся умершим, на самом деле жив; он пытается добиться справедливости, вернуть себе свое имя и прежнее положение, но жена, уже вышедшая замуж за другого, не только отрекается от полковника, но еще и самым бессердечным образом, играя на его благородстве, обманывает его.

Вот так и получается, что на смену семейным, кровным, родственным связям приходит уже чисто денежный интерес. Как в древних эпохах историки фиксируют, скажем, смену матриархата и родового строя патриархатом и феодализмом, так на произведениях Бальзака можно наблюдать этот новый важный сдвиг общественных отношений в буржуазном веке.

Есть в романе еще одна сквозная, хоть на первый взгляд и более частная тема - взаимоотношения провинциала и Парижа. И Бальзака, и Стендаля, как правило, интересует не просто история молодого человека, а именно история молодого человека из провинции! Таков Жюльен Сорель, таков Растиньяк в "Отце Горио", таков и Люсьен Шардон, герой "Утраченных иллюзий".

Но на Бальзаке тема не обрывается, она будет подхвачена А. Мюссе в его новеллах, Флобером в "Госпоже Бовари" и в "Воспитании чувств". Здесь, очевидно, помимо стремления добиться славы и значения именно из безвестности, есть и другая, определенная, подмеченная писателями XIX в. закономерность. Бальзак помогает нам ее выявить. В "Утраченных иллюзиях'' он посвящает немало страниц описанию провинциального быта в Ангулеме, показывает, с одной стороны, поразительную узость духовных интересов этого мирка, а с другой стороны, муки романтических мечтателей, идеалистов в этой атмосфере. Причем эти духовные муки подробней всего изображаются на примере женских судеб.

В "Утраченных иллюзиях" это госпожа де Бартетон; Люсьену, отправляющемуся в Париж, она говорит: "Когда вы вступите в царственную сферу, где владычествуют высокие умы, вспомните о несчастных, обездоленных судьбою, чей ум изнемогает, задыхаясь под гнетом нравственного азота". Как знакомо звучат для нас эти слова! Помните: "Я здесь одна, никто меня не понимает, рассудок мой изнемогает, и молча гибнуть я должна". Кстати, это не совсем случайное совпадение! Во Франции эти жалобы после бальзаковской героини подхватывает Эмма Бовари, в России на смену Татьяне придут тургеневские и затем чеховские героини.

Буржуазный век окончательно вытеснил романтический идеал в провинцию, потому что только там еще возможно было тешить себя надеждами на то, что где-то в столице, в Париже, существует "царственная сфера высоких умов", как говорит бальзаковская госпожа де Бартетон. Но всякое приобщение к этой царственной сфере оказывается для человека губительным - госпожа де Бартетон, попав в Париж, превращается в тщеславную, холодную лицемерку. 

Бальзаковскую критику провинции - и вообще эту тему в европейской литературе - не нужно понимать только как социальную критику еще одного аспекта буржуазного общества. Эта критика фиксирует и более глубокий духовный и социальный сдвиг - здесь рушится одна из самых прочных цитаделей романтизма - принцип “близости к природе”, руссоистская в основе своей мечта о бегстве от цивилизации, мечта о царстве патриархальной первозданности.

Бальзаковские "Сцены провинциальной жизни", как правило, лишены всякого умильного любования провинцией, всякой ностальгической идеализации. В провинции растет и орудует своя, деревенская буржуазия (“Евгения Гранде"), идет не менее беспощадная социальная борьба (‘ Крестьяне'’), и Бальзак одним из первых показал проблемы провинциальной жизни, что потом станет темой Мопассана и Чехова.

Романтическому идеалу "нет места нигде" - не только в городах, где люди "главы перед идолами клонят, да просят денег да цепей", но и на лоне природы, в патриархальных городках, в дворянских гнездах. Вот она, оборотная сторона буржуазного прогресса, его победного шествия, его распространения вширь! Эта самая буржуазная проза победоносно шествует по земле "путем своим железным" и подминает под себя поэзию. И она делает это не только так грубо, как в истории с Евгенией Гранде, но и более тонко - "обращая человеческие совершенства в яд души", как говорит Бальзак о госпоже де Бартетон.

Несомненно, в такой трактовке темы провинции сказалась и собственная, так сказать биографическая, уязвленность Бальзака, вынужденного тоже пробиваться в столице собственными силами. Потому он, конечно, так настойчиво фиксирует первые унижения провинциалов по приезде в Париж - Растиньяка при первом визите к госпоже де Босеан, Люсьена Шардона, которым пренебрегла госпожа де Бартетон, как только сама "пристроилась" в парижском свете. Но за всем этим скрывается, как мы видели, и более глубокое, характерное не только для одного Бальзака, но и для всей литературы этих лет обобщение.

"Провинциальная знаменитость в Париже" – часть произведения, в которой Бальзак не только рассказывает о прогрессирующем нравственном измельчании Люсьена - он рассказывает эту историю на фоне детальнейшего анализа нравов и литературных, и журналистских кругов.

Набросанная Бальзаком картина этих нравов поистине шокирует. Здесь не только все продается и покупается, как и повсюду в мире буржуа, - здесь все еще и оправдывается с позиции утонченности и образованности. Слово, великий Логос, сама мысль, веками шлифовавшая себя в истории европейской культуры, теперь во всеоружии этой своей силы, ею же пользуясь, сама себя втаптывает в грязь. Бальзак, повторяю, рисует не просто картину продажности буржуазной прессы, он истолковывает ее как процесс гигантского самоизбиения, самоуничижения духа. То, что еще совсем недавно считалось святая святых, единственным прибежищем духа, великое искусство слова, которым так гордились романтики, здесь низводится со своих вершин в болото обыденности. Музу выволакивают на газетный лист, как на ярмарочную площадь. А ведь менее чем десятью годами раньше романтик Гюго в "Соборе Парижской богоматери" восхищался развитием книгопечатания и прессы как величайшими достижениями прогресса и просвещения - по сравнению со средневековьем.

Лусто - один из излюбленных бальзаковских типов, этаких "воспитателей" юношества, людей, не только распознавших, но и всецело принявших законы буржуазного мира. Как и Вотрем, Лусто, конечно, развратитель; но, так же, как и Вотрен, он делает свое дело, опираясь на как будто бы безупречную логику, выразившуюся в формуле Вотрена: ‘‘Принципов нет, а есть события, законов нет, а есть обстоятельства". Рассуждения и Лусто и Вотрена все исходят из одного постулата: мораль, нравственность - это пустой звук, фикция, выдумка романтическая и беспочвенная. И вот, если человек сам по себе внутренне неустойчив, то стоит ему принять посылку - и он уже бессилен против дальнейшей железной логики.

Все тирады Лусто произносит для того, чтобы уговорить Люсьена стать журналистом. Заметим себе сразу, что для Лусто понятие "журналистика" тождественно понятию “продажность”. Он сам цинично определяет свою профессию как “наемный убийца идей и репутаций”. Но это не только его мнение. Друзья Люсьена, члены кружка Д'Артеза, борясь за его душу, со своей стороны предостерегают его от журналистики по тем же причинам. Они говорят ему: «Журналистика - настоящий ад, пропасть беззакония, лжи, предательства...».

Однако аргументы Лусто оказываются для Люсьена более весомыми, чем аргументы Д'Артеза. Ведь Лусто, соблазняя Люсьена, упорно взывает к его инстинкту почти физического самосохранения - или помирай с голоду в безвестности, или продай свое перо и становись "проконсулом", властелином в литературе. И Люсьен, натура очень слабая, человек бесхарактерный и тщеславный, конечно, выбирает второе. Так начинается процесс необратимого и неуклонного падения личности, так начинается люсьеновскнй ‘‘блистательный позор”. Поначалу он все же надеется остаться чистым в этой сфере. Но вот он впервые воспользовался своей профессией, чтобы отомстить своему обидчику барону Шатле, пустив против него печатно сплетню, и ему стало совсем не стыдно, а сладко, - он вкусил от своей власти "наемного убийцы репутаций". Первый шаг уже сделан.

И теперь, когда Люсьен встал на этот путь, когда он выбрал эту профессию, Лусто и его друзья уже довольно легко лепят его по своему образу и подобию. Теперь они уже раскрывают перед ним тайны своего ремесла, не общий принцип - “убивать репутации других, чтобы создать репутацию себе”, - а именно тайны, механику таких убийств. И Люсьену приходится пережить поистине фантастические приключения в этом мире.

Вот Лусто дает Люсьену очередное задание - разбранить книгу стихов Рауля Натана, которую сам Люсьен находит прекрасной. Сразу же вслед за этим Лусто советует Люсьену написать теперь хвалебную статью о той же книге Натана (только уже в другой газете и под другим псевдонимом), чтобы не нажить себе в Натане врага, Люсьен снова ошеломлен.

Но, когда Люсьен соглашается и на эту операцию, оказывается, что и это еще не все! Теперь его заставляют написать еще одну статью о книге Натана и подписаться при этом полным именем! Люсьен уже совсем сбит с толку, но новые друзья и тут ему все объясняют: “Ты раскритикуешь облик критиков Ш. и Л. и в заключение возвестишь, что книга Натана - превосходная книга нового времени".

Вы уже, вероятно, заметили, что в этой истории речь идет, собственно, уже не об убийстве репутации поэта Натана, а о чем-то более, так сказать, хитроумном. Ведь перед нами в сущности то же наслаждение своими возможностями, которые в другой сфере - сфере исследования человеческих страстей и в деловом мире - демонстрировали Гобсек и Гранде! Это перед нами своего рода игра - игра возможностями критического суждения, возможностями самой мысли. Лусто и его братия создают своего рода апофеоз относительности критического суждения. Здесь мысль уже не верит сама в себя - она может быть сейчас такой, а через минуту совершенно противоположной.

Бальзак снова проводит резкую грань между литературой как творчеством и журналистикой, критикой. Для него это явления не только отличные, но и несовместимые друг с другом. Бальзак сигнализирует о тех глубоких изменениях в самом образе мышления, которые принесла со своим рождением журналистика. Ее органическая функция, по мысли Бальзака, - релятивировать, обесценивать вообще всю духовную жизнь. Если об одной и той же книге можно говорить прямо противоположные вещи, значит утрачиваются вообще всякие критерии художественных ценностей. Оказывается, пресса в состоянии "заболтать" и обесценить любое явление в сфере духа!

Когда Люсьен осознает еще и это - он уже окончательно созрел для компании Лусто. Если любое суждение относительно - почему бы им в таком случае не торговать? Принципов нет - есть обстоятельства. И теперь он уже катится по наклонной плоскости еще быстрее!

Вот такова история Люсьена: это уже бесхребетный, безвольный человек, деградировавший глубже, чем Растиньяк, хотя они как персонажи очень близки друг другу.

Источник: Карельский А.В. Метаморфозы Орфея. Вып. 1: Французская лит-ра 19 в. / М.: Российский гос. гуманит. ун-т, 1998