Анализ "Путешествия из Петербурга в Москву" Радищева (подробно)

Путешествие героя Радищева между двумя российскими столицами — новой и старой — это перемещение в историческом пространстве и времени, движение, смысл и цель которого связаны с познанием народной жизни, где крестьянство и купечество, дворцовая знать и поместное дворянство, чиновники и военные, имущие и обездоленные, великодушные и жестокосердные — все "вплетены" писателем в сложнейший узор национального бытия.

Однако книга Радищева — не итог сосредоточенного, спокойного художественно-публицистического исследования жизни, но пламенный порыв человека высокого, просвещенного ума и доброго сердца, исполненного сострадания к бедствующему народу: "Я взглянул окрест меня — душа моя страданиями человеческими уязвлена стала".

Эпиграфом к своей книге Радищев выбрал строку из поэмы В.К. Тредиаковского "Тилемахида": "Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй". Трудно было найти более впечатляющую и мрачно живописную метафору российского самодержавия — огромное, свирепое, многоголовое чудовище, изрыгающее ярость и внушающее страх и отвращение одновременно. Однако значение эпиграфа этим не ограничивается. Радищев был одним из немногих в России XVIII в., кто видел в Тредиаковском крупнейшего поэта и выдающегося деятеля культуры. Большинство же современников Тредиаковского (особенно монарший двор и академическое окружение поэта) считали его посредственным стихотворцем, а "Тилемахиду" — воплощением поэтического косноязычия и дурного вкуса. В одной из последних глав "Путешествия" Радищев коснется темы стихотворчества и выскажет ряд очень глубоких и верных соображений о традициях русского стихосложения. В частности, Радищев был первым писателем, кто подметил опасную односторонность в увлечении "легким" ямбическим слогом с отчетливой рифмовкой стихов. Пренебрежение более сложными формами стихосложения (в частности, трехсложным, "белым" стихом) обедняло поэзию, сужало возможности поэтического выражения.

Главы "Путешествия" обозначены названиями почтовых станций. Это простое и остроумное решение писателя достигает сразу нескольких целей. Во-первых, весь "путь рассказа", или сюжетно-композиционная организация повествования, обретает строгую ясность и четкость. Во-вторых, фактически точная привязка к реальному путешествию, к "дорожной" действительности позволяет автору в пределах отдельных глав строить рассказ любым способом. Это может быть встреча с приятелем, пересказ или цитирование найденной рукописи, невольно услышанный разговор, сновидение, свободное рассуждение по поводу увиденного и т.д. В какой бы жанровой форме (порой весьма причудливой) ни выстраивал Радищев отдельные главы-фрагменты, их названия постоянно ориентируют читателя на точное представление о времени и месте пребывания рассказчика.

И наконец, в-третьих. Реалистическая точность, конкретная обозначенность глав не только убеждают читателя в достоверности путешествия героя между столицами, но и указывают на приближение к цели. Конечный пункт путешествия соответствует духовному преображению героя, изменению его сознания. Если в начале пути перед нами был наивный дворянин с идеальными представлениями о жизни, то в конце путешествия перед нами человек, у которого открылись глаза и прояснилось сознание. Причем он не только увидел и ужаснулся от увиденного. Путешественник исследовал неправду общественных отношений и пришел к пониманию необходимости кардинального их изменения.

Идейная направленность книги Радищева, тот смысловой ориентир по которому движется художественно-публицистическая мысль автора, — обнаружение правды жизни за ее многочисленными и разнообразными обманными, "миражными" проявлениями. И автор дает понять это, что называется, с первых фраз: путешественник "...узрел, что бедствия человека... происходят часто от того только, что он взирает непрямо на окружающие его предметы". Все "Путешествие" — если иметь в виду не только движение героя в пространстве и времени, но и изменение его взглядов на мир — подчинено стремлению автора "взирать прямо", то есть узнать, понять и обнародовать правду общественных отношений в России того времени.

Так как раскрытию правды подчинен весь ход повествования, то главным мотивом книги Радищева становится мотив обнаружения. Путешественник по мере своего "продвижения" в реальную жизнь словно раздвигает ширмы с нарисованными на ней картинками, которые он ранее принимал за действительную жизнь. По мере постижения правды путешественник избавляется от прекраснодушных иллюзий. Вместе с зоркостью взгляда усиливается жесткость оценок автора и категоричность приговоров такой системе власти, при которой человек всегда настигаем.

Рассмотрим для примера наиболее известную главу — "Любань". Путешественник встречает крестьянина, который в воскресный день "пашет с великим тщанием". Герой книги Радищева — просвещенный дворянин с добрым сердцем и с таким знанием жизни, которое соответствует, говоря современным языком, официальной пропаганде. Иначе говоря, он убежден, что отношения между помещиками и принадлежащими им крестьянами справедливы, дружественны, преисполнены взаимного уважения. Вот почему крестьянин, работающий в выходной день, сразу зачисляется путешественником в разряд случаев исключительных, нетипичных: "Ты конечно, раскольник, что пашешь по воскресеньям?".

Обнаруживается, что крестьянин никакой не раскольник. И вообще здесь религия ни при чем. А дело в том, что шесть дней в неделю он работает на барина и только в воскресенье, в праздники и по ночам может работать на своем клочке земли, чтобы прокормить семью из семи человек. Путешественник удивлен, поражен и не может поверить такому чудовищному по своей несправедливости положению вещей. Он замечает мягко и укоризненно: "Друг мой, ты ошибаешься, мучить людей законы запрещают".

Что может ответить крестьянин, которого мучают всю жизнь, барину, убежденному в том, что этого не может быть? Ответ русского мужика прост, краток и точен: "Мучить? Правда; но небось, барин, не захочешь в мою кожу". На этом сам крестьянин заканчивает разговор, потому что дел много, время уходит, а наивного барина все равно ни в чем не убедишь. Путешественник, впервые, по сути дела, столкнувшись с реальной жизнью, пребывает в замешательстве и недоумении: "Разговор сего земледельца возбудил во мне множество мыслей".

Изображенная в главе "Любань" встреча дворянина с мужиком важна не только тем, что в ней воплощено непримиримое противоречие между "барство диким" и "рабством тощим" (Пушкин). Впервые в русской литературе крестьянин, бывший рабом по своему положению в обществе, существом бесправным и гонимым, представлен как внутренне свободная личность, как человек, не сломленный обстоятельствами, готовый к преодолению всех невзгод, наделенный высоким чувством собственного достоинства. Это убеждение автора, принципиально отличающееся от традиционного, "сочувствующего" отношения к крестьянину, проходит сквозь всю книгу. Встречи с простым людом — крестьянами и крестьянками, рекрутами и отставным солдатом — убеждают путешественника в том, что по нравственному здоровью, по глубине эстетического чувства и развитию сознания эти люди не уступают, а зачастую превосходят своих господ. Не случайно образы людей труда в "Путешествии" восходят к величественному образу "гения из мужиков" — М.В. Ломоносову.

Такой подход Радищева к изображению русского крестьянина прокладывает путь к пушкинской прозе и — далее — к "Запискам охотника" Тургенева.

Самое, может быть, уникальное свойство книги А. Радищева — ее поистине безграничное смысловое пространство, вбирающее в себя все многообразие российской жизни. Все это пространство насыщено авторским беспокойством за судьбу отечества, и нельзя не поражаться провидческой зоркости писателя, который уловил, может быть, самое существенное в самодержавном правлении: тирания не только порождает несвободу, но и нуждается в ней.

Радищев не просто приводит примеры чудовищного беззакония в общественной жизни, жестокосердия помещиков, чиновничьего бездушия или народных бедствий. Писатель осуществляет художественно-публицистическое исследование, в результате которого становится совершенно очевидным, что несвобода "частная", то есть отъятие, нарушение прав отдельного человека, с неизбежностью приводит к несвободе всеобщей и повсеместной. Зверства "отдельно взятого" помещика, равно как хамство и казнокрадство любого чиновника, вызваны не "злонравием" отдельного человека, но вирусом вседозволенности.

Уже на первой станции — "София" — рассказчик сталкивается с несправедливостью, "притворившейся" правдой. Сюжет этой главы прост: путешественник с подорожной, дающей право на получение почтовых лошадей, будит комиссара. Разбуженный чиновник объявляет, что лошадей нет, и засыпает вновь. Путешественник решил проверить, правду ли говорит комиссар. "Если лошади все в разгоне, - размышлял я, — то несправедливо, что я мешаю комиссару спать. А если лошади в конюшне... Я вознамерился узнать, правду ли г. комиссар говорил". В конюшне путешественник обнаруживает "лошадей до двадцати". Он решил, что вправе разбудить комиссара вновь: "Казалось мне, что я к тому имел право, нашел, что комиссар солгал".

Читатель ожидает, что последует разоблачение и ложь померкнет, так сказать, при свете правды, тем более, что путешественник вправе потребовать от комиссара добросовестного исполнения государственной службы. Но все происходит по-другому. Неправда защищает и утверждает себя с позиции... гуманизма и справедливости. Разбуженный чиновник гневно требует уважительного отношения к себе: "...видно, молодец, ты обвык так обходиться с прежними ящиками. Их бивали палками; но ныне не прежняя пора".

В главе "Чудово" сходный сюжет. Спасение людей (они застряли в лодке среди камней в заливе) зависит от одного офицера. Офицер спит и сержант разбудить его "не смеет". Когда, наконец, рассказчик обращается с просьбой о спасении к проснувшемуся начальнику, тот с "величайшей холодностью" отвечает: "Не моя то должность". Любопытно, что, когда участник этого происшествия рассказывал о случившемся в Петербурге, окружающие — знакомые, сослуживцы, друзья — восприняли рассказ с сочувствием к пострадавшим: "Все сочувствовали мою опасность, все хулили жестокосердие начальника..." Но среди прочих нашелся "некто", который заметил: "Но в должности ему не предписано вас спасать".

"Некто" — безымянное лицо российской бюрократии, всей системы государственности, враждебной человеку. "Не предписано спасать" - впечатляющая формула бюрократизма, воплощение равнодушия к живому человеку, к его заботам и нуждам. Столкновение "живого" (человека с его бедой и верой в добро и справедливость), и "неживого" (бюрократии с ее любовью к бумаге и отвращением к человеку) — один из важнейших, основополагающих конфликтов общественной жизни России, воплощенный в художественной литературе XIX в. Прежде всего, в творчестве таких писателей, как Н.В. Гоголь, Ф.М. Достоевский, М.Е. Салтыков-Щедрин.

В "Путешествии" встречаются главы, в которых мотив обнаружения воплощен по принципу "матрешки": очередной сюжет раскрывается, как коробочка, в которой - еще один рассказ "обманного" характера.

В главе "Спасская полесть" — путешественник засыпает в избе крестьянина. Просыпается ночью от шепота. Это разговаривают между собой присяжный поверенный с женой. Рассказ чиновника стилизован под сказочный сюжет.

- Слушай, жена. Жил-был...

- И подлинно на сказку похоже: да как же сказке верить? — спросила жена вполголоса...

Так исподволь автор подготавливает читателя к мысли о том, что самые "сказочные", то есть невероятные, немыслимые вещи возможны в обществе, где правда и ложь поменялись местами.

Чиновник настаивает на сказочном переложении вполне заурядной истории о том, как вельможа, любитель устриц, использовал курьера для доставки из Петербурга любимого кушанья и даже повысил в чине расторопного посыльного.

"Итак, жил-был где-то государев наместник..." Сказочный зачин придает конкретному случаю мифологическую всеобщность, крошечный сюжет из жизни русской бюрократии стал вечно живым элементом сказочного эпоса. "По представлению господина генерала и проч. приказали: быть сержанту Н.Н. прапорщиком".

Обман, упрятанный в строку приказа, становится эталоном исторического существования бюрократии как системы общественных отношений. Обман двоится, дробится, тиражируется в бесчисленных житейских ситуациях. Случай, возведенный в ранг сказки, стал эмблемой исторического бытия. Вот почему дальнейший рассказ чиновника тоже "чреват" обманом.

Казалось бы, история о любителе "устерсов" нужна была чиновнику, чтобы в очередной раз пожаловаться на свою судьбу: его, честного работника, затирают по службе, потому что он не желает участвовать в махинациях начальства. "Так-то наш г. казначей: уже другой раз по его представлению меня отсылают в уголовную палату. Когда бы я с ним был заодно, то было бы не житье, а масленица". Но выясняется, что чиновник лжет. Он тоже мошенник. Обман сталкивается не с правдой, а с очередным обманом: "И... полно, Климентьич, пустяки-то молоть. Знаешь ли, за что он тебя не любит? За то, что промен берешь со всех, а с ним не делишься", "Потише Кузьминична, потише: неровен час кто подслушает..."

Этот "летучий", подслушанный рассказ путешественника, рассказ вдвинутый в мифологический, сказочный сюжет, приобретает огромное смысловое пространство. Обман как средство и способ существования словно окольцовывает жизнь, превращается в норму поведения.

Однако на этом история обнаружений не заканчивается. Радищев продолжает "обманное" повествование, руководимый, как мы убедимся в дальнейшем, точным художественным расчетом.

Путешественнику встречается молодой купец, который жалуется на свое горе: по навету стряпчего его хотели отдать под суд, лишив имущества. Беременная жена, не выдержав переживаний, заболела и через несколько дней после родов умерла. Умер и ребенок.

Если внимательно проследить истоки "мнимой" вины купца, то обнаруживается, что он не столько жертва чьей-то злой воли, сколько участник всеобщей "обманной" жизни.

Рассказ купца, не первый взгляд, растрогал путешественника ("Повесть моего сопутника тронула меня несказанно"). Но тут же обнаруживается подлинное авторское отношение к происходящему, скрытое за иронически обыгранной озабоченностью: "Возможно ли, говорил я сам себе, чтобы в столь мягкосердечное правление, каково ныне у нас, толикие производилися жестокости?"

Предшествующие сюжеты подготовляют итоговое, обобщающее повествование этой главы, повествование, в котором ложь представлена в ее, так сказать, царственном обличье. Рассказчик видит сон, в котором представляется сам себе владыкой, самодержцем. Стоит подчеркнуть, что Радищев, имея в виду принцип самодержавия как тиранической единичной власти, сознательно не выделяет какую-либо из ее форм: "Мне представилось, что я царь, шах, хан, король, бей, набоб, султан или какое-то сих названий нечто, сидящее во власти на престоле".

Рассказ о сновидении построен в остроумной, изящной манере, где тонкая, язвительная ирония автора словно подтачивает помпезность и значительность восседающего монарха.

Множество людей окружают трон, и все они преисполнены благочестивого восторга. Стоило монарху, к примеру, чихнуть, и верноподданные слуги государевы тут же откликнулись на это событие негромким радостным оживлением: "Подобно тихому полуденному ветру, помовающему листвия дерев и любострастное производящему в дубраве шумление, тако во всем собрании радостное шептание раздавалось."

Все восхваляют государя, превозносят его заслуги перед народом, поют ему славу. Он, в свою очередь, отдает мудрые приказы, направленные на благо страны, а расторопные и преданные помощники спешат исполнить распоряжения монарха. Так бы и находился государь в благостном ощущении своего величия, если бы суровая, строгая женщина — Прямовзора — не сняла бельма с его глаз. И все вдруг преобразилось. Обнаружилось истинное положение вещей, и явными стали несправедливость, жестокость и бесчисленные страдания несчастных жителей этого государства. И — что самое главное — виновником всех этих страданий, источником бед народных был не кто иной, как сам монарх: "Одежды мои, столь блестящие, казалися замараны кровию и омочены слезами. На персях моих виделися мне остатки мозга человеческого; ноги мои стояли в тине".

Большинство глав "Путешествия из Петербурга в Москву" Радищева посвящено изображению крестьянской жизни. Ни для кого из передовых русских писателей того времени не было секретом, что русскому мужику живется плохо, что многие помещики издеваются над принадлежащими им крестьянами. В реальной, исторической жизни встречались такие помещики (особенно в глухой провинции, вдалеке от столиц), которых иначе, чем душегубами и назвать было нельзя. Так, помещица Салтыкова истязаниями и пытками довела до смерти 140 человек. Для того чтобы такие и подобные им факты могли, как говорится, иметь место, нужно было, чтобы изуверство и жестокость соединялись с правом. А право, как известно, воплощено в законе.

Писатели, сочувствующие крестьянам, призывали помещиков к человеколюбию и благородству. Напоминали им, что управление хозяйством и власть над людьми налагают обязанности, а не только 

дают права. Дворян уличали в праздности и лени, а А.П. Сумароков даже пригрозил нерадивому дворянину крестьянской долей:

А если у тебя безмозгла голова,

Пойди и землю рой или руби дрова:

От низших более людей не отличайся

И предков титлами уже не величайся.

Но никому, кроме Радищева, не приходило в голову усомниться в справедливости самой системы, порождающей социальную несправедливость. Сумароков всю жизнь обличал дворян за их глупость, жестокость и неспособность к общественно полезному труду. Но крепостническая зависимость крестьян от дворян; то есть узаконенное рабство, воспринималось им так же естественно и необходимо, как, к примеру, содержание птицы в клетке или сторожевой собаки на цепи.

Для Радищева — гражданина и писателя — мучительно было сознавать, что "крестьянин в законе мертв", что большинство его соотечественников, тех, кто кормит страну и составляет ее силу и мощь, - бесправны. Отсутствие прав делает человека беззащитным и одиноким. В справедливо устроенном обществе Закон охраняет и защищает каждого и всех одновременно. Закон, как небо над головой, никому не принадлежит, но служит всем. И никто, кроме служителей закона, не вправе распоряжаться судьбами людей. Вот почему в цивилизованном мире всегда осуждается мщение. Месть — это право судить в одиночку, опираясь только на убежденность в собственной правоте.

Радищев сам был высокообразованным юристом и прекрасно понимал, что мщение не может быть оправданным, даже если мститель прав в своем гневе. Но что делать, если закон служит не всем, если он "не захватывает" часть (и огромную часть!) людей, не успокаивает, не обнадеживает своим незримым присутствием?

В главе "Зайцово" рассказывается об одном жестокосердном помещике. Характеристика, данная ему рассказчиком, лаконична и выразительна: "Он был корыстолюбив, копил деньги, жесток от природы, подл, а потому над слабейшими его надменен". Помещик с дьявольской жестокостью издевался над своими крестьянами, истязал их пытками, унижал оскорблениями. Когда сыновья этого помещика-тирана пытались сначала надругаться над крестьянской девушкой, а потом и навсегда разлучить ее с женихом, вспыхнул огонь мщения. Крестьяне, придя на помощь оскорбленному юноше, убили на месте помещика и его сыновей.

Приятель путешественника, г. Крестьянкин, рассказывающий эту историю, имеет к ней непосредственное отношение. Он был председателем Уголовной палаты, в которой рассматривалось дело об убийстве. Виновные крестьяне (а их, по признанию Крестьянкина, было полдеревни) подлежали суровому наказанию; нещадному сечению кнутом, клеймению и каторге навечно. Однако Крестьянкин, благородный и честный дворянин, не может осудить крестьян. Этим он вызвал ненависть других помещиков: "Все возопили против меня единым гласом". Помещики, называющие Крестьянкина "сообщником убийц", требовали расправы над ними прежде всего для того, чтобы устрашить и усмирить своих крестьян, сохранить свое право на самодурство и вседозволенность.

Крестьянкин выходит в отставку, будучи не в силах осудить невинных крестьян. А в невиновности их он убежден, потому что их поступки — не противозаконное мщение, но единственно возможное и справедливое возмездие тем, кто закон попирает. Крестьяне вынуждены взять на себя право судить, потому что Закон, призванный охранять всех и каждого, отвернулся от них.

Радищев (именно он надел на себя "маску" Крестьянкина) высказывает глубокую и серьезную мысль о том, что каждый человек нуждается в Законе. Каждый должен быть "освещен" дружелюбным и покойным светом Закона, потому что каждому есть что защищать. Нет человека на земле, который бы не имел чувства собственного достоинства и гордости, чести и самоуважения. Эти свойства человеческой натуры не зависят ни от уровня образования, ни от социального положения. Они составляют основу личностного существования каждого, самое важное и сокровенное в нем. И если кто-то покушается на это самое дорогое и самоценное в нравственном отношении, а Закон не берет под защиту пострадавшего, тот вправе защитить себя сам. "Если Закон или не в силах его заступить, или того не хочет, или власть его не может мгновенное в предстоящей беде дать вспомоществование, тогда пользуется гражданин природным правом защищения, сохранности, благосостояния".

В главе "Медное" рассказывается о самом отвратительном проявлении крепостничества — продаже людей с публичного торга. Наиболее худшее и унизительное из того, что было придумано за всю историю существования человечества, — рабство — демонстрирует себя на аукционе, где товаром являются живые люди. И не случайно именно в этой главе, на фоне картин крайнего издевательства над человеком труда, Радищев говорит о народном восстании. Мысль писателя точна и глубока: освобождение придет тем скорее, чем скорее истощится терпение народа.

Глава "Медное" завершается знаменательным выводом, который можно рассматривать как призыв к народному выступлению, к освобождению от ненавистной "тяжести порабощения": "А все те, кто мог бы свободе потворствовать, все великие отчинники, и свободы не от их советов ожидать должно, но от самой тяжести порабощения".

В главе "Тверь" Радищев публикует обширные отрывки из своей оды "Вольность". Свобода — "дар бесценный" — ожидает, по мысли писателя, людей в конце долгой и тяжкой борьбы. Самодержавие, веками привыкшее держать бразды правления в своих руках, не только не отдаст власть добровольно, но и постарается уничтожить всякого, кто в мыслях, словах и поступках посягнет на нее. Радищев находит удивительно точные, живописные, "звучащие" слова, чтобы передать, как трещит, разрывается, проламывается панцирь самодержавного гнета под мощным напором народного гнева: "Встрещат заклепы тяжкой ночи".

Но власть еще сильна. И писатель, комментируя собственные поэтические строки, предостерегает: "Упругая власть при издыхании приставит стражу к слову и соберет все свои силы, дабы последним махом раздавить возникающую вольность".

Тиранический режим не случайно "приставляет стражу к слову". Свободная мысль, воплощенная в слова, зовет к действию, поступку, увлекает на борьбу со злом. Вот почему самодержавие стремится подавить инакомыслие, свободу духа и слова. Цензура и есть тот бессменный "страж" при русской литературе, надежный инструмент расправы монархии над культурой. Духовный гнет самодержавие осуществляет совместно с церковью.

Перед тем, как воскликнуть долгожданное "Москва! Москва!!!", завершающее "Путешествие из Петербурга в Москву", Радищев помещает довольно обширный очерк о Ломоносове, выделив его отдельной главой. Для этого есть, разумеется, внешний, видимый повод: путешественник гулял возле Невского монастыря, остановился перед могилой Ломоносова, задумался... Но вряд ли финал "книги великого гнева" был задуман лишь для того, чтобы порассуждать о великом просветителе, "поставляя имя Ломоносова в достойную его лучезарность". Думается, что, кроме повода, была необходимость сблизить, сопоставить судьбу великого и несчастного народа с жизнью его великого сына. Народ, который был не только жестоко порабощен и бесправен, но и сознательно погружен во тьму невежества, народ истерзанный, нищий и исстрадавшийся — вдруг посылает в мир из "недр" своих героя, объединившего в своем поистине безграничном творчестве глубоко проникающую, познающую мир мысль и воспаренное, ликующее чувство красоты этого мира. Безмерностью своего гения, уникальной одаренностью и огромной творческой энергией Ломоносов выступил в исторической роли "человека-обещания", олицетворяя грандиозные духовные силы и возможности, которыми наделены люди труда в России.

По своему революционному мировоззрению Радищев был впереди современников. В этом смысле одиночество русского мыслителя было героическим и трагическим одновременно. В главе "Спасская полесть" Прямовзора убеждает монарха не прогонять того "мужа", который не побоится сказать владыке нелицеприятную правду. Этот человек должен обладать, по мнению Прямовзоры, "твердым сердцем", и люди такие — редкие гости на земле: "...едва один в целом столетии явится на светском ристалище". Этим смелым мужем, явившемся в восемнадцатом столетии на светском ристалище — поле боя, где его ожидал смертельный поединок с российским самодержавием, и был Александр Николаевич Радищев. Трагически оборвалась жизнь писателя. Затравленный высокочиновными бюрократами, уставший отстаивать правоту своих побуждений в условиях, когда ложь была возведена в ранг государственной политики, Радищев покончил с собой.

Валагин А.П. Вопрос и ответ: Русская литература. XVIII век. - Воронеж: "Родная речь", 1995