Историческая основа "Истории одного города" Салтыкова-Щедрина

Определенные жанровые ориентиры предусмотрены уже в названии — это «История одного города». То есть все отчасти как будто подчинено историографической логике: в основу повествования автор положил пародийную летопись Глупова. Важно заметить, что такая творческая инициатива Салтыкова-Щедрина явно перекликается с грандиозным (правда, вовсе не пародийным) замыслом Л. Н. Толстого, который в те же годы заканчивает работу над «Войной и миром». Можно полагать, что сама эпоха заставила двух гениальных писателей задуматься над вопросами о смысле истории, о соотношении разумного и неразумного в историческом процессе. И при всех разительных отличиях двух этих книг неслучайной представляется одинаковая неопределенность их жанровой природы. Толстой так сформулировал свое понимание этой природы: «Что такое “Война и мир”? Это не роман, еще менее поэма, еще менее историческая хроника. “Война и мир” есть то, что хотел и мог выразить автор в той форме, в которой оно выразилось». Так Толстой отвечал на недоумения и упреки, высказываемые в его адрес по поводу жанровой неопределенности и исторической неточности «Войны и мира».

Салтыков-Щедрин своей «Историей одного города» вызвал еще больше недоумений и откровенного непонимания. Даже Тургенев, высоко оценивший его книгу, определил ее содержание словами: «Это в сущности сатирическая история русского общества во второй половине прошлого и в начале нынешнего столетия». Тем более критики из враждебного Щедрину лагеря, — они усмотрели в «летописи» города Глупова «уродливейшую карикатуру» на русскую историю и «глумление» над русским народом (формулировки из отзыва А. В. Суворина). Писатель вынужден был пояснять в одном из писем: «Мне нет никакого дела до истории, и я имею в виду лишь настоящее»; «Я совсем не историю предаю осмеянию, а известный порядок вещей». Но слова эти, что ему не было «никакого дела до истории», не следует понимать буквально. Книга во всех ее главах все-таки насыщена разного рода фактами и сюжетами из русской истории. Другое дело, что задачи автор ставит специфические, подчиняя им отбор, компоновку и интерпретацию исторического материала.

Так, например, для любого знакомого с русской историей читателя будут вполне узнаваемы образы градоначальников — Негодяева, Грустилова, Угрюм-Бурчеева и других, — поскольку в них пародийно отражены черты царствований Павла I, Александра I, Николая I, а также деятельности Сперанского и Аракчеева. Отдельная глава, «Сказание о шести градоначальницах», представляет собой развернутый гротескно-пародийный памфлет на пресловуто известные дворцовые перевороты в России после смерти Петра I, инициаторами которых были преимущественно женщины. Соответственно у Щедрина сменяют друг друга образы «злоехидной Ираидки», «беспутной Клемантинки», «толстомясой Амалии Штокфиш», «польской ставленницы Анельки Лядоховской», «Дуньки-толстопятой» и «Матренки-ноздри». Ни одну из этих гротескных фигур нельзя однозначно связывать с реальными прототипами, но вся эта пестрая «плеяда» в совокупности — несомненная сатира в адрес Екатерины I, Анны Иоанновны, Анны Леопольдовны, Елизаветы Петровны и Екатерины II. При этом Щедрин берет под прицел не конкретные лица и истории, а представляемые ими явления и веяния той или иной эпохи. Общее разложение общественного строя и нравов обличается в пародийном до неправдоподобия описании всех перипетий «сказания о шести градоначальниц».

Многочисленные намеки на факты, явления и лица из исторического прошлого России служат как будто целям ретроспективного обличения. Но главной задачей для автора было показать при помощи исторического материала прошлое в настоящем. Сам он пояснял: «Может быть, я и ошибаюсь, но, во всяком случае, ошибаюсь совершенно искренно, что те же самые основы жизни, которые существовали в XVIII в., существуют и теперь». А в самой книге, чтобы довести свой замысел до читателя, Салтыков-Щедрин использует прием исторических проекций и совмещений: условное «прошлое» проецируется на «настоящее», и в результате современность раскрывается при помощи совмещения с «прошлым». Исторические рубежи при этом стираются, и хронология становится художественно условной. То есть писатель и здесь использует метод широких обобщений, к которому он всегда тяготел. В «Истории одного города» эти обобщения приобрели широчайшую философски-историческую масштабность. Тому же содействовала и другая важнейшая художественная особенность произведения — гротеск. Обращение к условной «фантастической» форме позволило типизировать привлекаемый исторический материал, поднимать его над хронологией и другими реалиями прошлого и настоящего.

Еще одна грань значения «истории», как она представлена в книге Салтыкова-Щедрина, выявляется при учете иронической окраски самого этого слова. По ходу повествования почти во всех сюжетных поворотах проступает дополнительное значение «истории», которое Гоголь использовал по отношению к Ноздреву в «Мертвых душах»: тому было свойственно всегда «попадать в какую-нибудь историю». Так и глуповцы — они не только попали в свою гротескную историю, но никак не могут выбраться из нее.

С учетом всех оттенков значения можно говорить о созданном у Салтыкова-Щедрина многогранном художественном образе истории. И в силу самой своей природы он в книге сатирика не подлежит однозначному рационалистическому истолкованию, поскольку в принципе неоднозначен и даже неисчерпаем в своих потенциально возможных смысловых нюансах.

Источник: История русской литературы XIX века: в 3 т. Т. 3 / под ред. О.В. Евдокимовой. - М.: "Академия", 2012