"Пир на весь мир": анализ главы ("Кому на Руси жить хорошо")

Композиционно «Пир на весь мир» представляет собой сложную мозаику бытовых сцен, сказов, песен и авторских лирических отступлений, но в этой «мозаике», несомненно, просматривается движение от старого к новому. Жизнь современного крестьянства предстает здесь в их диалектическом единстве и противостоянии. Нищета крестьянина, его темнота и забитость — все это, столь характерное для дореформенной деревни, сохранилось и в 70-е годы и воспринималось Некрасовым как проклятое наследие старого. Новым же, порожденным условиями эпохи реформ, было для Некрасова то пробуждение социальной активности и самосознания крестьянства, то стремление народа осмыслить причины своего бедственного положения, на последовательном выявлении которого строится завязка и внутреннее движение поэмы.

В этой финальной главе обличительный пафос всей поэмы получает особую концентрированность. В ней рисуется страшная картина крепостного произвола прошлого, разоблачается грабительский характер реформы, оставившей «освобожденное» крестьянство в состоянии нищеты и бесправия, еще более беспощадным становится суд над помещиками, утверждается право народа на борьбу за лучшую долю.

Вступление сюжетно, временем, местом действия и единством персонажей увязывает главу с предшествующим ей «Последышем». «Под старой-старой ивою», «в конце села Вахлачина», «в ночь смерти князя старого» идет «пир, великий пир!». Это обрадованные вахлаки собрались обсудить, как им быть с поемными лугами... Они еще не знают,

Что не луга поемные,

А тяжбу наживут,

и, считая себя освободившимися от тягостной «камеди», инсценировки крепостнических порядков, справляют «поминки по крепям». Среди собравшихся знакомые нам по главе «Последыш» староста Влас и Клим Лавин.

Образ Власа и в этой главе раскрывается как образ человека, много выстрадавшего («Не столько в Белокаменной...») и всей душой болеющего за интересы своих односельчан. Надежда на получение «поемных лугов», на жизнь «без барщины, без подати, без палки» у хмурого и давно потерявшего веру в добро Власа вызывает светлую, словно солнечный луч, улыбку...

Образ Клима в главе «Пир на весь мир» приобретает большую отчетливость. Он и здесь не обходится без балаганства в духе поговорки «Табак да баня, кабак да баба — только и надо», но его внутреннее единство с вахлаками проявляется в действиях: именно он вступает в драку с купеческим братом Ереминым, скупающим у крестьян в трудную минуту за бесценок «что ни попало», он первый начинает экзекуцию предателя Егорки Шутова, именно он организует сбор денег в пользу несчастного солдата — инвалида Овсянникова и произносит целую пропагандистскую речь, в которой говорит о страданиях и обездоленности этого героя севастопольской обороны.

Под старой ивою, в густой толпе вахлаков появляются и новые персонажи: купчик Еремин, степенный проезжий мужик Игнатий Прохоров, хлебопашец из дворовых — Викентий Александрович, странствующий богомол Ионушка, местный дьячок Трифон Добросклонов и два его сына — Григорий и Савва, солдат Овсянников с племянницей Устиньюшкой.

Образы странников, присутствующих здесь, как-то сливаются с этим пестрым народным коллективом. Если в «Прологе» и всех главах до «Пира...» именно образы семи мужиков олицетворяли пробужденное народное сознание, были носителями активного начала, то в главе «Пир на весь мир» эта активность мысли, напряженная работа сознания характеризует весь коллектив, всех собравшихся под старой ивою мужиков. Психологически возбужденное состояние вахлаков, задумавшихся над вопросом своего будущего, является мотивировкой возникновения споров и рассказов о временах крепостного права, о правде, грехе, путях его искупления... Всей главе Некрасов первоначально собирался дать название «Кто на Руси всех грешней? Кто из всех святей? Легенды о крепостном праве».

Массовые сцены и диалоги чередуются с рассказами и песнями, притом среди многих голосов собравшихся на «пир» мужиков все более и более отчетливо слышится еще один голос — голос автора. В первых главах поэмы-эпопеи все изображенное было как бы преломлено через восприятие странников-правдоискателей, авторское видение мира почти полностью сливалось с их видением, эпическое начало было ведущим и основным, и лишь иногда эта эпическая стихия разрывалась лирическим всплеском типа авторского размышления-мечты «Эх! эх! придет ли времечко...». В «Пире...», этой «последней песне», идейном завещании умирающего поэта, авторское, лирическое начало на равных правах соседствует с эпическим, автор-повествователь отделяется от мужиков-правдоискателей, обретает большую активность, давая читателю возможность знать и видеть то, что осталось за пределами наблюдений и понимания мужиков. Именно это авторское начало, проявляя себя не только в авторских пояснениях и лирических отступлениях, но и в строго продуманном отборе и компоновке материала, делает пеструю мозаику сказов, жанровых сцен и песен последовательным размышлением о судьбах народных.

Горькое время — горькие песни. В песне Некрасов всегда видел одно из лучших свидетельств дум и чувств народа, состояния и тонуса народной жизни. Горькое время рождает горькие песни. Естественно, что у вахлаков, справляющих «поминки по крепям», разговор прежде всего возникает о недавнем прошлом, о временах крепостного права, поются песни, рассказываются истории на эту тему. Создается впечатление, что Некрасов термином «горькое время» обозначает и обличает только дореформенные порядки. Но это лишь один из приемов некрасовского эзоповского письма, ибо речь идет и о горькой жизни современной поэту пореформенной деревни. Ведь с первых же строк главы бросается в глаза противоречие между названием «Пир на весь мир» и унылостью исполняемых на нем песен. Убого это крестьянское торжество: призрачна радость вахлаков, спугнуть ее так же легко, «как пенку с браги сдуть»; даже в момент радости поются унылые, «протяжные, печальные» («иных покуда нет») песни, а раз унылы песни — значит, безрадостна и тягостна жизнь.

Главка открывается двумя песнями о крепостном праве. В «Веселой», с ее ироническим названием и рефреном «Славно жить народу / На Руси святой!», с такой же четкостью, как и в монологе Якима Нагого, названы виновники горькой доли мужика: помещик, чиновник, царь. Последнюю мужицкую коровенку «для приплоду» увели на барский двор, Катерина — старшая дочь и надежда матери — в дворне; с земским судом не шути — оберет догола; а сыновей, «опору милую стареющих отцов» (Пушкин), ждет царская служба. На такую четкость социального мышления не всегда еще способен мужик, особенно темный вахлак. Не случайно поэтому указывается, что песня эта «не народная», т. е. сложенная не самими мужиками. Ее спел вахлакам Гриша Добросклонов. Вахлацкая же неразвитость проявилась в том, что, не поняв глубокой иронии, вахлаки ее не в шутку называют веселой. «Барщинная» и последующие рассказы вахлаков и крестьян соседних волостей раскрывают весь ужас той многовековой системы эксплуатации и надругательства, которая духовно калечила людей, рождала приниженность и безответность:

В лицо позабывали мы

Друг дружку, в землю глядючи,

Мы потеряли речь.

Начатый в I части поэмы суд народный над помещиками становится более широким, гласным, мирским, ибо весь собравшийся со всех дорог на «пир» народ задумывается над тем, что заставило странников промерить полцарства. Но прежде, чем предоставить слово богомолу Ионушке для рассказа о разбойнике Кудеяре и пане Глуховском, его берет сам автор и, затормозив разгоревшийся вахлацкий спор, пространно рассказывает о «странниках и богомольцах». Может возникнуть вопрос: какое отношение имеет разговор о «странниках и богомольцах» к тем острым вопросам, которые обсуждаются на крестьянском «пире»-сходке?

Некрасов как вдумчивый исследователь народной жизни стремился учесть все факторы, влияющие на формирование народного сознания. Среди них немаловажная роль принадлежала рассказам, беседам, проповедям всевозможных «божьих людей», богомольцев и странников, проходящих через деревни. Среди этого «бездомного, безродного» странствующего люда, который кормился за счет крестьянского горба, встречались воровки и аферисты, лжецы и подхалимы, карьеристы и развратники, спекулирующие на религиозном чувстве и доверчивости крестьян. Но поэт обращает внимание читателя и на другую, «лицевую» сторону так называемого странничества. Странники оказываются, по Некрасову, для оседлых крестьян источником сведений о мире. Своими рассказами они касаются самых сокровенных струн крестьянской души. (Вспомним, как слушает, в изображении Некрасова, крестьянская семья «быль афонскую»!) Среди этого бродячего люда нередки люди высочайшей нравственности, подвижничество которых носит не формальный (юродивый Фомушка), а гуманно-действенный характер (Ефросиньюшка, посадская вдова). К тому же типу «святых», безупречно нравственных людей принадлежит и Иона Ляпушкин, которому автор поручит рассказ о Кудеяре-разбойнике.

«Древняя быль» должна решить вопрос спора: грешней всех оказываются помещики («Велик дворянский грех!»), а святей всех — мститель за народные страдания. Мысль о святости дела борьбы с насильниками и угнетателями утверждается и особенностями личности рассказчика, и церковно-религиозным колоритом повествования. 

Источник: Беседина Т.А. Эпопея народной жизни ("Кому на Руси жить хорошо"). СПб: "Наука" РАН, 2001