Это знаменитое стихотворение Гумилева, написанное в 1920 году, впервые опубликовано в составленной им в последние месяцы жизни и вышедшем уже после его ареста в августе 1921 года сборнике «Огненный столп». Тесно связанное по своему содержанию с «Поэмой начала», стихотворениями «Память», «Заблудившийся трамвай», «Душа и тело», оно принадлежит к наиболее глубоким в философско-художественном отношении произведениям Гумилева последнего периода жизни, проникнутого специфическими для поэзии позднего Гумилева «космическими» прозрениями.

Литература перестройки стремилась поднять трудный груз проблем современности. Многие рукописи, созданные до перестройки, в старой системе ценностей, утратили свою актуальность. Свои права взяла литература социальная, литература риска, политического, исторического, общественного. Отстраненная художественность отодвинулась на второй план.

Иосифа Бродского называли последним классиком XX века — и обвиняли в бездушии и механичности стиха, гением, вобравшим в себя лучшие традиции отечественной поэзии, — и поэтом, лишенным национальных корней. Но даже самые ревностные противники Иосифа Бродского не отрицали одного — его таланта и его роли в развитии пусть чуждых, но все равно значительных тенденций в литературе.

Первые же строки этого стихотворения отсылают нас к евангельской истории, повествующей, как к пещере, где Мария со своим мужем и младенцем пряталась от воинов царя Ирода, пришли волхвы с дарами, чтобы приветствовать рождение Царя Иудейского — Иисуса Христа. Однако эти строки пессимистичны: подчеркивается одиночество и богооставленность героя стихотворения. 

«Здесь, ребята, закон — тайга. Но люди и здесь живут. В лагере вот кто подыхает: кто миски лижет, кто на санчасть надеется да кто куму ходит стучать» — таковы три основополагающих закона зоны, поведанных Шухову «старым лагерным волком» бригадиром Кузьминым и с тех пор неукоснительно соблюдавшихся Иваном Денисовичем. «Лизать миски» означало долизывать в столовой за зеками уже пустые тарелки, то есть утратить человеческое достоинство, потерять свое лицо, превратиться в «доходягу», а главное — выпасть из достаточно строгой лагерной иерархии.

Появление в ноябрьском номере «Нового мира» за 1962 год рассказа тогда еще никому не известного писателя Александра Солженицына произвело эффект разорвавшейся бомбы. Публикации предшествовала долгая история создания и пути произведения к широкому читателю. Задуманный автором еще зимой 1950/51 года на работах в Экибастузском особом лагере, рассказ в целом сложился лишь к 1959 году и имел первоначальное название «Щ-854 (Один день одного зека)». 

«Оттепельное» поколение читателей открывало для себя новые имена и по-новому прочитывало уже хрестоматийные строки, оно дышало и жило поэзией, оно жадно впитывало воздух новой прозы. Диалог с писателем продолжался, он захватывал все больше и больше собеседников, он активно вовлекал их в художественный мир русской литературы XX века.

Казнь или освобождение? «...И Цинциннат пошел среди пыли, и падших вещей, и трепетавших полотен, направляясь в ту сторону, где, судя по голосам, стояли существа, подобные ему» — это финальные строки романа. Действительно, «Приглашение на казнь» заканчивается усекновением головы главного героя. Набоков не случайно выбирает для своего героя такой вид казни, как отсечение головы.

Магия искусства нашла свое воплощение на страницах небольшого рассказа с уже привычным для русского читателя названием «Гроза». В этом небольшом набоковском шедевре описана грозовая ночь. Но как описана! Вот вечер накануне: «...слепой ветер, закрыв лицо рукавами, низко пронесся вдоль опустевшей улицы». Перечитайте фразу еще раз и вдумайтесь в каждое ее слово, и вы увидите слепой ветер, закрывающий лицо руками.

Кто же он, этот необыкновенный писатель, появление в литературе которого, как отмечает Нина Берберова, оправдывало существование целого поколения? Владимир Владимирович Набоков — прозаик, драматург, поэт, переводчик, литературный критик и ученый-энтомолог.