"Маленькие трагедии" и их связь с другими произведениями

Органичность проблемы литературных традиций в изучении «маленьких трагедий» обусловлена их жанром, который при всей своей уникальности стал возможным как стремительный финал долгой разработки темы предшествующей Пушкину литературой. Открытые или завуалированные ссылки на предшественников заявлены Пушкиным в заголовках или тексте, и «маленькие трагедии» развиваются как спор с легендой, частично ее опровержение, что более всего заметно в «Каменном госте», но внутренне присутствует как принцип композиции и во всех болдинских пьесах.

Связь с литературной традицией и полемика с ней обусловлены обращением к «вечным» темам. В «маленьких трагедиях» Пушкина занимают не сами по себе страсти (скупость, зависть, любовь, страх смерти), а проявление самых напряженных человеческих чувств в столкновении с обстоятельствами и законами жизни. Поэтому героями болдинских пьес становятся личности исключительные, ситуации катастрофичные. Пушкина интересуют границы человеческой воли в предельном ее выражении. Эта художественная задача роднит замысел Пушкина с литературой античности и эпохи Возрождения.

Долгие поиски литературоведов не открыли в творчестве Ченстона (Шенстона) чего-либо сходного с трагедией «Скупой рыцарь». На наш взгляд, высокое, трагическое истолкование характера Барона как человека, видящего «слезы, крозь и пот», пролитые за золото, и пытающегося сковать зло, позволяет увидеть близость этой болдинской пьесы к трагедии Шекспира «Тимон Афинский».

Судьба человека искусства, гения волновала Пушкина и до написания «Моцарта и Сальери». Античный миф об Арионе, зафиксированный в «Истории» Геродота, открывал спасительную силу искусства. В стихотворении «Арион», опираясь на античный гуманизм, Пушкин объясняет спасение «таинственного певца» согласием искусства с законами природы. В «Моцарте и Сальери» эта гармония «певца» и мира уже не оказывается достаточным условием для реальной защиты личности художника, хотя дает Моцарту возможность сохранить высокие начала души и остаться цельным, не разрушенным враждебностью Сальери. Пушкинский Моцарт наделен такой силой добра и достоинством гения, что считать его жертвой Сальери невозможно. Сальери сам стал жертвой своего преступления, задуманного им как подвиг во спасение «чад праха».

Гуманистическая позиция Пушкина особенно заметна в сравнении с мучительным ощущением непрочности добра, выраженным в романе Достоевского «Идиот». Отношения Мышкина и Рогожина сознательно соотнесены Достоевским со сценами "Моцарта и Сальери" (часть вторая, главы III-V романа). Мышкин не только отягощен предчувствием, томящим Моцарта, но пытается испытать человеческую природу. Однако герою Достоевского не удается сдержать зло в окружающих, а сам «рыцарь бедный» оказывается в финале романа жертвой враждебного мира. Следуя за «милым Пушкиным», Достоевский пересматривал гуманистическую традицию, усиливая трагическое ее звучание.

Источник: XXVII Пушкинская конференция. Тезисы докладов. Оренбург, 1983.