Анализ стихотворения "Рассвет" Пастернака

Стихотворение Пастернака «Рассвет» (1947) стоит под номером 19 в «Тетради Юрия Живаго», где предыдущее, «Рождественская звезда», и последующее, «Чудо», непосредственно интерпретируют евангельские сюжеты. Скорее всего, поэт нуждался в мотивировке — более всего для себя самого — столь глубинного прорастания в нем библейских реалий. О том, что они всегда были в нем, рассказывает первая строфа, но нить времени уводит порой человека с пути вечности далеко и надолго. Возвращение к вере, а значит, к самому себе ассоциируется с чудом, которое у Пастернака всегда момент, откровение, молния (здесь — обморок). Не случаен глагол — «ожил», метафора «второго рождения» одна из центральных и сопровождает поворотные мгновения в судьбе. Очень важна деталь, когда чтение знакомых строк Нового Завета становится тем обмороком, затмением сознания, когда из неадекватной реальности переносишься к чистым горним высотам «истинной» жизни. И только потом, обновленным и просветленным, имеешь право вернуться в мир. Каким предстает мир после преображения — этому, по существу, и посвящено стихотворение.

Мотив преображения всегда интересовал поэзию: чудо превращения просто человека в поэта дано в пушкинском «Пророке», и там герой отправлен высшей силой к людям... У самого Пастернака несколькими годами раньше, в стихах 1941 г. «На ранних поездах» уже намечен этот путь, там присутствует и глагол «боготворя», на который в полном смысле герой обретет право только через полтора десятилетия. Но в «На ранних поездах» преобладают мрак, холод и духота, а отношение к людям автор склонен считать «слабостью врожденной». Сравнивая «Поезда» с «Рассветом», можно только изумляться потрясающей искренности поэта, нигде, «ни единой долькой не отступившего от лица» при описании чуда, совершившегося с ним.

То, что это действительно чудо и происходит оно буквально на наших глазах, больше всего видно из сравнения третьей и седьмой, предпоследней, строф. «На ранних поездах» демонстрировали, при всем обожанье, все-таки отъединенность от мира («наблюдаю»), теперь же ему «хочется в толпу, в их утреннее оживленье». Дважды повторенный предлог настаивает на проникновении, на слиянии, на разрушении дистанции. Но если в третьей строфе он пока еще «над» миром («Я все готов разнесть в щепу и всех поставить на колени»), то соприкосновение с миром на только что пустых, но опять-таки как по чьей-то воле чудесно преобразившихся улицах Москвы приводит к растворению в нем: в людях, в природе, в погоде...

Характерно, что в финальных строфах, в отличие от почти поименного списка пассажиров в «На ранних поездах», люди уже «без имен». И не только люди, но и деревья, весь окружающий мир: «Я чувствую за них за всех», «Я... сам, как снег», «Я сам, как утро...» И как торжество самой возможности противостояния хаосу, присутствующее в «Зимней ночи», и здесь победа — в полном отказе от себя, в абсолютной самоотдаче, в окончательном растворении: «Я ими всеми побежден, и только в том моя победа».

Прозаическим аналогом данной идеи стал «Доктор Живаго».

Источник: Русская литература XX века: Пособие для старшеклассников, абитуриентов и студентов / Под ред. Т.Н. Нагайцевой. - СПб.: "Нева", 1998