Тема поэта и поэзии в творчестве Блока А.А.

Тема поэта и поэзии — традиционная для русской лирики. Она включает в себя вопрос о назначении искусства, о задачах поэтического творчества, о миссии поэта, о его избранности и одиночестве, о миссии пророка и о том, чем приходится платить за избранничество. Тема поэта и поэзии в творчестве Блока трактуется не в традиционном ключе. Особенно ярко это видно в лирике третьего тома, где с образом художника в поэзию привносится тема трагического одиночества и непонятости.

Стихотворение «Земное сердце стынет вновь...» включает в себя целый ряд романтических оппозиций: «земное сердце» лирического героя — и лютая стужа; люди — безлюдье; любовь к людям — гнев и презрение к ним; забвение — избрание, которое он готов читать в глазах «мужей и дев». Они создают лейтмотив, вообще характерный для блоковской трактовки этой темы, — лейтмотив романтического противостояния художника и толпы. Он заявлен в первой же строфе: «Храню я к людям на безлюдьи / Неразделенную любовь». Неразделенная любовь влечет за собой гнев и презрение, которые в третьей строфе приводят не к снятию заранее заданных противоречий, но к утверждению их с еще большей силой. Призыв людей, обращенный к поэту: «Вернись в красивые уюты!», оборачивается отказом от уюта и покоя, утверждением невозможности их обретения. Не проявляется ли здесь вновь характерная для Блока мысль о невозможности приятия сущего, отрицание его, все тот же русский максимализм, о котором размышлял Е. Трубецкой? Противостояние поэта и стужи оказывается неразрешимым, становится чуть ли не условием существования творческой личности:

Пускай зовут: Забудь, поэт!

Вернись в красивые уюты!

Нет! Лучше сгинуть в стуже лютой!

Уюта — нет. Покоя — нет.

Наиболее явно блоковская концепция творческой личности выявилась в стихотворении «Художник». Здесь воспроизводится сам творческий акт, сам процесс творческого созидания, процесс, не обогащающий творческую личность, но опустошающий, полный душевной муки, ведущий к неизъяснимому страданию духа.

В первой строфе содержится уже знакомое нам романтическое противоречие между художником и толпой. Эта оппозиция определена рядом противостоящих понятий: ваши свадьбы, торжества, похороны (характерно, что в одном для поэта ряду следуют события принципиально различные, радостные и трагические, которые тем не менее совершенно равнозначны и скучны для лирического героя) — и моя «скука смертельная», которая может быть развеяна неким легким, доселе не слышанным звоном, предвестником творческого вдохновения.

Сопоставьте метафору некого звука, звона, звоночков, которая содержится у Блока и в цикле А. Ахматовой «Тайны ремесла» (стихотворение «Творчество»). У Ахматовой ожидание этих звуков, предвестников вдохновения, становится целью творческого акта, они несут слова, продиктованные свыше. Восприятие творчества как вдохновения, ниспосланного свыше, как некого чудесного и счастливого состояния, когда художник оказывается причастен к горним сферам, когда ему доступно божественное провидение, характерно не только для Ахматовой, оно, скорее, принадлежит традиции русской литературы. Обратитесь к стихотворению А. С. Пушкина «Осень», покажите, как поэт описывает вдохновение и акт творчества. Для Пушкина пробуждение поэзии — это счастливейшее состояние, дарованное свыше.

Для лирического героя Блока творчество — мучительный и изматывающий процесс, который не оправдывается ни чувством удовлетворения гармонией звуков, ни признанием читателя. Сам же творческий акт описывается невероятной метафорой: процесс созидания сопоставим с убийством — звука, райской птицы, ниспосланного свыше слова:

Вот он — возник. И с холодным вниманием

Жду, чтоб понять, закрепить и убить.

И перед зорким моим ожиданием

Тянет он еле приметную нить.

Родившийся, возникший из небытия звук связует лирического героя с иными сферами бытия, он мистическими путями открывает перед ним райское, неведомое, неописуемо прекрасное и еле уловимое в своих очертаниях. Причастный к иному бытию, лирический герой улавливает остановку земного времени, он способен прозреть «горний ангелов полет», услышать райские песни небесных птиц.

Творчество позволяет остановить время, прикоснувшись к мирам, где времени нет, перед поэтом открывается вся перспектива жизни своей и общей, будущее и прошлое прозрачны для него; перед ним открываются новые и неведомые доселе звуки, ему виден неземной свет:

Длятся часы, мировое несущие.

Ширятся звуки, движенье и свет.

Прошлое страстно глядится в грядущее.

Нет настоящего. Жалкого — нет.

Однако в следующей строфе эта тема получает совершенно неожиданный поворот. Появляется новая оппозиция: душа — разум. Разум, убивающий творческое вдохновение, уничтожающий причастность к тому чудесному миру, который лишь мгновение назад был видим и внятен лирическому герою. Новый мир, новое бытие, причастность к которому только что ощущал лирический герой и которое, казалось бы, обретет свое воплощение в творческом акте, бесследно исчезает, сраженное «творческим разумом», воплощением некого рационального начала, убивающего неведомое.

В шестой строфе содержится кульминация стихотворения: воплощенные в слове, волшебные образы подобны вольной птице в клетке, лишенной естества и движения. Акт творчества — гибель звука, неподвластного букве, гибель образа, неподвластного кисти художника.

Противостояние живого образа, который в слове не получает свое новое воплощение, но безвозвратно гибнет, и живого света, неподвластного кисти художника и исчезающего в бессилии его палитры, подчеркивается и рифмой «холодную — свободную».

Наслаждение пением райских сиринов оборачивается их пленением, холодной клеткой, приручением:

Вот моя клетка — стальная, тяжелая,

Как золотая, в вечернем огне.

Вот моя птица, когда-то веселая,

Обруч качает, поет на окне.

Эта строфа рисует нестерпимое для романтика противопоставление: образы сиринов райских, цветения майских яблок, полета ангела сменяются образами пленения, смерти, несвободы, золотой клетки; райский сирин качает обруч и поет на окне, его «крылья подрезаны, песни заучены». Как и в предшествующем стихотворении, романтические противоречия отнюдь не снимаются развитием лирического сюжета стихотворения, напротив, лишь обостряются и обнаруживают свою неразрешимость: любопытство толпы, стоящей под окном художника и лицезреющей плененную райскую птицу, с одной стороны; измученный претворением образов горнего мира в слова и вновь скучающий художник, равнодушный к толпе и презирающий ее, — с другой.

Блок был художником трагического миросозерцания. Трагизм бытия, постоянно ощущаемый им, ярче всего воплотился в лирике третьего тома. Стихотворение «Я пригвожден к трактирной стойке...» воплощает и это миросозерцание, и его истоки, и попытки его преодоления.

В первой же строфе звучит мотив опьянения, характерный для лирического героя Блока, навевающий тему равнодушного забвения и самого себя, и безвозвратной утраты собственного счастья, и всего сущего. Широкий поэтический образ-символ счастья, уносящегося от лирического героя в сребристый дым, получает свое развитие и поэтическую конкретизацию в следующей строфе. Вторая строфа переводит изображаемое из конкретно-бытовой ситуации (трактирная стойка, опьянение, равнодушие) в план символический и надвременной, в «снег времен» и «даль веков»; образ утраченного счастья связывается с беспредельным заснеженным русским пространством и с глубинами русской истории. В последней строфе образ тройки обретает волшебные, фантастические очертания («И только сбруя золотая / Всю ночь видна... Всю ночь слышна...») — и тем большим контрастом выглядит возвращение к прежнему мотиву опьянения, формирующее кольцевую композицию стихотворения:

А ты, душа... душа глухая...

Пьяным пьяна... пьяным пьяна...

Истинная, настоящая и глубокая трагедия всегда несет в себе и оптимистическое звучание, ибо зритель ее, вдумчивый и серьезный, может пережить катарсис, возвышающее эмоциональное страдание, ведущее к очищению. Три тома лирики Блока рассказывают о глубинном трагическом переживании общей жизни и собственного бытия и о сложном и тернистом пути к обновлению, то выводившем лирического героя к прозрению, то оборачивающемся тупиками. Без трагического и светлого опыта этого пути непредставима история русской литературы XX века.

Источник: Голубков М.М. Русская литература ХХ в.: Учебное пособие для абитуриентов вузов. - М.: Аспект Пресс, 2003