Меню сайта
Статьи » Литература 19 века » Толстой Л.Н.

"Война и мир": Бородинское сражение в романе Толстого

  • Статья
  • Еще по теме

Очень разные люди – наивно-бескорыстные и прижимистые, мужественные и растерянные из-за стремительных перемен, ищущие опоры в молебнах и читающие странные, нелепые псевдонародные афишки московского генерал-губернатора – вступают в ополчение и отдают армии все, что могут. И все они, за исключением тех, кто подобно Элен Безуховой и ее салону отстранены от общей беды своим эгоизмом, не играют. Делают единственное для себя возможное – разделяют с отечеством самые трудные дни.

В полном соответствии с историческими документами и свидетельствами множества мемуаристов Толстой показывает, что прямым выражением того всенародного состояния и стало Бородинское сражение. Эпизод Бородинского сражения наиболее далек от каких-либо известных романных образцов. Не потому, что исторически достоверное соединяется здесь с подробным психологическим изображением вымышленных героев (образцы такого повествования читатели знали по романам Вальтера Скотта, Стендаля, произведениям Пушкина, Гоголя, Лермонтова). А потому, в первую очередь, что здесь, в третьем томе, подробности Бородинского сражения и все переживания его участников подчинены развитию философской мысли писателя о человеке и войне, о человечестве и причинах войн.

Здесь впервые в мировой литературе соединились самым неразрывным образом мысль героическая и гуманистическая, отвергающая войну как способ решения проблем человечества.

Именно для того, чтобы в едином восприятии объединить эти два начала — героическое и философско-гуманистическое, — и необходим оказался в главах о Бородине столь невоенный, неделовитый, неожиданный для воюющих человек, как Пьер Безухов. Толстой провел Пьера через все психологические состояния бородинского дня. Подталкиваемый стихийным желанием быть в центре событий Пьер накануне решил вступить добровольно в армию. Ранним утром 25 августа он наблюдает солдат, готовящих траншеи, встречается с князем Андреем, с Друбецким, оказывается и в расположении штаба, и на позиции батареи Раевского. В книге «По страницам романа «Война и мир» Н. Долинина убедительно пишет, что непривычному, невоенному глазу Пьера естественно могли открыться в ходе Бородинского боя такие подробности, которых не заметил бы погруженный в свое дело человек военный. Это так и есть. Ведь даже в момент ранения Болконский — боевой офицер, поглощен своим делом: он думает о предотвращении паники, о том, что на него смотрят солдаты, находящиеся в трагической ситуации: стоя в резерве, не выпустив еще ни одного заряда, полк уже потерял третью часть людей. Естественны ли здесь какие-то другие мысли и впечатления! Пьер Безухов же, внутренне настроенный на серьезность, драматизм событий, утром 26-го, оказавшись вблизи палатки командующего, с удивлением ощущает красоту и спокойствие окружающей природы, парадоксальную, странную красоту дымов от первых выстрелов, блеск оружия, особый подъем офицеров и солдат перед боем, уже вступающим в свои права. Эта «веселость», подъем запомнятся и нам, читателям, как признак возбуждения перед началом любого большого боя. Душевный подъем солдат, артиллеристов батареи, куда судьба забросила Пьера, отражает внутреннее пламя, ту скрытую до времени «теплоту патриотизма», которая без всяких призывов объединяет всех.

То, что знал Кутузов, начиная сражение, предвидя состояние русской армии на Бородинском поле, Пьеру Безухову предстояло самому увидеть воочию, открыть, пережить, осмыслить. Оказавшись в самом пекле боя, пережив со всеми стремительно меняющиеся положения — нехватку снарядов, попытку принести их из-под огня, внезапный захват кургана французами, рукопашную схватку с французским офицером, контратаку русских солдат, пережив сознание того, что убиты все те, кто приняли Пьера поначалу, по-доброму смеясь над его наивностью и своеобразным бесстрашием новичка. Пережив все это, Пьер Безухов остался всем тем же глубоко мирным, естественным человеком, он соединил в себе теперь память о солдатском бесстрашии с неизбывным ощущением нечеловеческой жестокости войны.

Мы уже говорили выше об особом стилистическом строении романа-эпопеи Толстого: присутствии в нем нескольких ракурсов, и прежде всего трех «голосов». Без взаимопереплетения и вместе с тем относительной самостоятельности этих трех точек зрения невозможно было бы создать всеохватное и в то же время столь единое полотно. Как же сосуществуют эти голоса-видения в третьем томе? Ведь Андрей Болконский здесь ограничен тесным пространством лишь своего полка, находящегося к тому же в неподвижности, в резерве. Да, это действительно так, но именно его предвидение исхода Бородинского сражения, высказанное накануне в разговоре с Пьером, его ощущение решающего настроения солдат и офицеров, его убежденность в мудрости Кутузова — все это подтвердится в главах о Бородине. И значит, его позиция будет объективно представлена во всей системе изображения происходящего.

А в заключение XXXIX главы второй части тома уже автор-повествователь завершит все изображенное своими весомыми, неотразимыми суждениями.

Очень велика также роль обобщающего, открыто аналитического повествования в этой главе романа и во всем третьем томе, начавшемся с публицистического рассуждения о бесчеловечности войны. Именно с такой обобщающей позиции, проверенной историей, даны Толстым хроника сражения и осмысление ее обоими полководцами — Кутузовым и Наполеоном.

Позднейшие историки, мемуаристы, писатели, военные теоретики и практики создали совокупно, разумеется, куда более детальное описание всех слагаемых Бородинского сражения, чем делает это Толстой во второй части третьего тома. Сегодня, например, историки точно знают план сражения, разработанный Наполеоном по всем правилам серьезной военной науки, знают, как руководил он ходом сражения, знают и ответную тактику Кутузова, разгадавшего наполеоновский план, предусмотревшего отражение важнейших тактических шагов врага. Известно, например, что русская артиллерия (не случайно батарея была избрана Толстым для детальной передачи атмосферы боя) превосходила французскую в количестве и качестве орудий. За время долгого пути от границы к центру России наполеоновские войска потеряли значительную часть оружия. Население городов и сел ненавидело захватчиков, росло партизанское движение.

Все это и многое другое не включает романист в поле своего зрения в эпизодах Бородина. Толстой создает иное, обобщенное, образное впечатление. Он показывает, как постепенно Наполеон и его генералы осознают опрокидывание всей их стратегии и тактики («игры») героической борьбой русской армии. Впрочем, опрокидывание «игры» реальной жизнью здесь, на Бородинском поле, представляется Наполеону, изображаемому Толстым, больше не как прозрение, а как фантасмагория: «Это было как во сне, когда человеку представляется наступающий на него злодей... и ужас неотразимой погибели охватывает беспомощного человека». Однако Наполеон и после осмотра Бородинского поля, ужаснувшего и испугавшего его впервые в жизни, «перенесся в свой искусственный мир призраков какого-то величия и опять... он покорно стал исполнять, — пишет Толстой, — ту жестокую, печальную и тяжелую роль, которая была ему предназначена».

Всего четыре страницы посвятит писатель Кутузову в самый момент Бородинского сражения, подчеркнув, что в отличие от Наполеона он уже не делал никаких распоряжений, а лишь соглашался или не соглашался с предложениями своих генералов, руководя лишь самым общим ходом дела, следя за духом войска. Но в этом, в общей оценке происходящего Кутузов властен и неуступчив. Он не позволяет никому, как это было в эпизоде с Вольцогеном, допустить панику и неверие в успех битвы. Кутузов заменит на ходу незадачливого принца Виртембургского, запросившего дополнительных войск сразу после получения поста командующего второй армией.

В одном Кутузов на Бородинском поле оказывается сопоставим с Наполеоном — в оценке исхода битвы. Задолго до фактического конца сражения Наполеон понимает, что оно проиграно. И Кутузов, которому докладывают о пленении знаменитого наполеоновского маршала Мюрата еще до прекращения французских атак, заявляет о том, что в пленении Мюрата нет ничего необыкновенного, «ибо сражение выиграно».

Во второй части третьего тома завершен рассказ о Бородинском сражении. Но мысль писателя о войне продолжается, как продолжается за пределами Бородина сама война с ее невероятно тяжкими испытаниями.

Видимо, жизнь так устроена, что самое трудное падает на плечи и сознание самых достойных людей... Драматично решение Кутузова об оставлении Москвы. Из всего, что говорится на совете в Филях, Кутузов «видел одно: защищать Москву не было никакой физической возможности...». И тем не менее отдать страшное приказание оставить Москву «казалось ему одно и то же, что отказаться от командования армией». И вот приказание отдано. «Наступил последний день Москвы. Была ясная, веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву».

Источник: Комина Р.В. Над страницами русской классики. - М.: Просвещение, 1991

Понравился материал?
0
Рассказать друзьям:
Просмотров: 791