"К Чаадаеву": анализ стихотворения Пушкина (подробный)

Центральным мотивом стихотворения «К Чаадаеву» Пушкина, так же как в оде «Вольность», является томительное ожидание «Минуты вольности святой» (это десятая строчка, занимающая центральное место в состоящем из 21 строки стихотворении). Послание адресовано единомышленнику, кому не нужно подробно излагать свою позицию. С ним лирический герой делится переживаниями, возникшими на возрастном переломе. 

В то же время за психологической конкретикой возникает обобщенность, так как она является отражением общей одушевленности, окрашивающей мироощущение целого поколения. Лирический герой не одинок, он может, обрисовывая специфику своего состояния, надеяться на то, что его поймут («...нежил нас обман...», «...в нас горит еще желанье...», «Мы ждем...», «наши имена»), поддержат, отзовутся на «прекрасные порывы». Он видит свою задачу в укреплении у друга веры в скорое наступление эпохи «пленительного счастья», не сомневаясь в его выборе, ведь все они «горят» свободой, ждут ее прихода, готовы выполнить долг чести («Пока сердца для чести живы...»), считая наградой память об их вкладе в борьбу с «самовластьем».

В содержательном плане стихотворение «К Чаадаеву» Пушкина, анализ которого нас интересует, делится на две части. В первой (она занимает четверостишие с перекрестной рифмовкой) вспоминаются юношеские иллюзии о счастье в любви, о реализации надежд, достижении известности. Они «нежили» воображение, наполняли душу, но, «как сон», развеялись с приходом зрелости:

Любви, надежды, тихой славы

Недолго нежил нас обман,

Исчезли юные забавы,

Как сон, как утренний туман...

Иллюзии обманчивы (само слово происходит от лат. «обманывать»), но в увлеченности ими проявилась способность души «гореть» идеалами, жить непреходящими ценностями, внимать неземным голосам. Это свойство внутреннего мира не исчезло, но на первый план вышли иные понятия. Противительный союз не только постоянно подразумевается в антитезе двух периодов в жизни человека, он разделяет части стихотворения («Но в нас горит еще желанье...» — пятая строчка, столь важная, что звуковое соответствие к ней возникает не только в рифмующейся строке четверостишия — 8-й, но и в следующих, 9-й и 12-й это является напоминанием об основной мысли).

В послании отсутствует разделение на строфы, единство текста, написанного четырехстопным ямбом, способствует созданию впечатления, что монолог героя последовательно движется к финальному подтверждению вневременной значимости «горения», «упованья», «порывов», вызванных жаждой освобождения отечества от «гнета власти роковой» («И на обломках самовластья/Напишут наши имена!»). Свобода не только осознается как рациональное (от лат. «разумный») требование, она становится содержанием духовной жизни, наполняя мир чувств. Любовь к отчизне пришла на смену юношеским увлечениям, ей лирический герой готов посвятить всего себя:

Но в нас горит еще желанье,

Под гнетом власти роковой

 Нетерпеливою душой

Отчизны внемлем призыванье.

Слово «внимать» (первое лицо множ. числа: «внимаем или внемлем») теперь малоупотребительно, поэтому о его значении надо сказать особо. Внимать — это внимательно слушать, прислушиваться, впитывать услышанное или прочитанное, направлять ум и волю на осуществление умозрительного вывода. Пушкиным утверждается действенное отношение к несчастьям родины, потребность у молодого поколения вмешаться в ход истории, исправив ошибки, воздействовав на течение событий.

Накал чувств, напряженность поисков выхода из исторического тупика передаются с помощью сравнения и гипербол. В ожидании «минуты вольности» лирический герой томится, как перед любовным свиданием:

Мы ждем с томленьем упованья

Минуты вольности святой,

Как ждет любовник молодой

Минуты верного свиданья.

Свиданье предстает верным, он не сомневается в наступлении царства свободы, но предваряющие его минуты тянутся, как века, поэтому так важно внушить соратнику надежду, призвать его не оставлять попыток воплотить идеал в жизнь. Прекрасные порывы его души не останутся незамеченными, так как они подобны сигнальному костру, биение сердца — это отсчет мгновений до главного события. Художественное преувеличение (гипербола) возникает в стихотворении «К Чаадаеву» Пушкина в связи с тем, что заостряется значение гражданственных чувств, они требуют самопожертвования: нетерпение становится «горением», высокая цель окрашивает существование в целом, превращает его в жизнь «для чести». Призыв посвятить отчизне лучшие движения души является продолжением мысли о любви к ней как содержании внутреннего мира зрелого человека, отказавшегося от «юных забав»:

Пока свободою горим,

Пока сердца для чести живы,

Мой друг, отчизне посвятим

Души прекрасные порывы!

Наряду со сравнением и гиперболами, в образном ряду стихотворения важны метафоры, стилистические обороты, где свойства одного предмета переносятся на другой по сходству или контрасту (скрытая). Метафорой является выражение «свободою горим». Здесь можно увидеть два плана: предметный (пламя) и переносный (одушевление). Они сопоставляются, перекрещиваются, сливаются в одном образе. Это скрытое сравнение (преданы идеалу свободы, который захватил нас целиком, сжигает, как будто мы оказались в пламени), однако отсутствие разделения между планами, их слияние в одном выражении, что и становится смыслом метафоры, вносит новые оттенки. Метафора передает не только впечатление настолько живое и ощутимое, что по одной фразе можно судить о духовном мире ровесников лирического героя, но и эстетическую ценность, важную для поэта, их идеалов. Отблески костра прекрасны, им уподобляются порывы души, и, наоборот, высокие чувства напоминают возносящиеся к небу языки пламени. Сближение признаков двух явлений давно замечено, что выразилось в бытовой метафоре «пламенные чувства», но в стихотворении Пушкина она конкретизирована и в связи с этим характеризует общественно-политические устремления. В понимание своего будущего, благодаря ей, привносится мотив жертвенности, ожидания гибели на костре. Трагический отсвет падает на современность, и оттого друзья и единомышленники воспринимаются как поколение героев, сознательно выбравших свой путь, предвидящих, что для борцов с самовластьем наградой будет только память. Поддержать в них боевой дух должно сознание того, что они выполняют великую миссию — пробуждают Россию от векового сна, приближают восход светила, луч которого разгонит «сгущенную мглу», «вечный мрак» (А.Н. Радищев. «Вольность», строфа 54) неволи. В этом они уподобляются самому «зиждителю» мира, создают новую реальность (там же). Их особым даром выглядит и способность воспринимать плен своей трагической судьбы как истинное счастье:

Товарищ, верь: взойдет она,

Звезда пленительного счастья,

Россия вспрянет ото сна,

И на обломках самовластья

Напишут наши имена!

Последнее утверждение выделено благодаря двум особенностям: восходящей интонации и сквозной рифме (на, наши, имена), созвучной мужским рифмам предыдущего четверостишия (она, сна). В нем предложение не закончено, пятая, завершающая строчка является его продолжением. Возникает эффект переноса (стилистический прием, состоящий в акцентировании слова, находящегося на границе строчек, входящих в одно предложение, но разделенных метрически как частей, составляющих строфу; здесь разбивка на строфы отсутствует, стихотворение членится на четверостишия в связи со схемой рифмовки, появление пятистишия нарушает ее, что способствует выделению «лишней» строки). Внимание привлекается к значительности противоборствующей стороны, противником в битве за свободу отчизны выступает самовластье, воплощающее силу зла, ненавистное лирическому герою («гнет власти роковой» — образ, продолжающий обобщения в оде Пушкина «Вольность»: «неправедная власть» «роковая» беда народной жизни «везде», строфа 3).

Можно ли, говоря о вольнолюбивой лирике Пушкина, подменять понятие «лирический герой» словом «автор»? Несомненно, они близки, обрисованное в стихотворениях мироощущение было характерно для тех представителей пушкинского поколения, кто видел цель своей жизни в противодействии неприемлемым для них общественным тенденциям, в поддержке интересов угнетенных слоев. Автобиографичность очевидна и в связи с тем, что послание обращено к конкретному лицу, старшему другу Пушкина П.Я. Чаадаеву (1794—1856). Поэт познакомился с ним в 1816 году, когда был еще лицеистом, а Чаадаев закончил Московский университет и затем поступил на военную службу. Как гусарский офицер он участвовал в Отечественной войне (в бородинском, тарутинском, лейпцигском и др. сражениях). После войны он вернулся в столицу, где прославился как человек, настроенный резко критично по отношению к существующему общественному устройству. Чаадаев был членом декабристского Северного общества, но, находясь за границей в 1823—1826 гг., не принимал участия в восстании. Впечатления от встреч с этой яркой личностью отразились не только в лирике Пушкина, но и в комедии А.С. Грибоедова «Горе от ума», прототипом главного героя которой был Чаадаев (фамилия Чацкий является отзвуком его имени). Ему посвящено несколько пушкинских стихотворений, проявивших, как высоко поэт ценил друга. В их общественно-политических воззрениях было много общего, Чаадаев мог быть назван лирическим героем послания, товарищем по борьбе с «властью роковой». В другом стихотворении он сравнивается с участвовавшим в убийстве римского императора Гая Юлия Цезаря и возглавлявшим республиканцев в противостоянии второму триумвирату М.Ю. Брутом, а также с афинским вождем демократической группировки Периклом:

Он вышней волею небес

Рожден в оковах службы царской.

Он в Риме был бы Брут, в Афинах Периклес,

А здесь он — офицер гусарский.

(«К портрету Чаадаева», 1820)

Проводя анализ, следует заметить, что дружбе с Чаадаевым Пушкин придавал большое значение, говоря о ней, как о «счастье» (запись в «Кишиневском дневнике», апрель 1821 г.), в связи с чем не случайным предстает обращение к нему в послании как к тому, чье имя встанет в один ряд с другими в характеристике поколения, «горящего» свободой. И все же ни автор, ни Чаадаев не обрисованы в стихотворении во всей сложности своего духовного мира. На первом плане оказалась одна из его черт, ей уделяется основное внимание. Особенности мироощущения борцов за приход «избраннейшего» дня (А.Н. Радищев) освобождения являются прототипическими для создания образа лирического героя, воспринимающегося в контексте данного произведения, сходного с характерами персонажей поэм Пушкина, другими образами вольнолюбивой лирики, каждый из которых тем не менее сохраняет своеобразие. Даже между авторскими лицами в оде «Вольность» и в послании «К Чаадаеву» есть разница, обусловленная различием в художественных целях.

Если в оде лирический герой стремится на исторических примерах подтвердить просветительские истины, выразив и личное отношение к порокам власти и долготерпению ее рабов, то в послании другу важно определить истоки общности между ними. Их связывают прежде всего эмоциональные (от лат. «волнение») факторы. Главными из них является восторг от сознания, что их ожидает участь героев, что перед ними дорога «чести», деятельность, которая принесет известность. Все ценности, усвоенные в ранней юности, бледнеют перед новым настроем на борьбу с самой судьбой («роковой» силой). В них «горит» желанье доказать свою любовь к отчизне жертвенным служением ей, надежда превращается в «томленье упованья», слава сделает их известными потомкам. Все это не обман детской мечты, а реальность, опасная, но принимаемая «нетерпеливою душой» с радостным ожиданием «верного свиданья».

Поэтические художественные средства, использованные в стихотворении, позволили высветить доминанту в мироощущении. Она важна не только для характеристики образного строя данного послания, но и в целом для того, чтобы охарактеризовать лирического героя ранней поэзии Пушкина. Свобода для него — необходимое условие жизни, порыв к ней прекрасен, несмотря на то что до нее нельзя дотянуться, как до звезды. Ключевая метафора послания («звезда пленительного счастья») акцентирует сходство между духовным и социально-бытовыми планами. Как ни далеки идеальные стремления от обыденности, человек оценивается лирическим героем в зависимости от способности подчинить свою жизнь достижению возвышенных целей, принести молодость в жертву общему делу, отказавшись отличных стремлений, если они противоречат ему. Таким образом, уже в ранней лирике заметно утверждение правоты жизни, истории, познать которую — задача мыслящего человека, а выразить красоту законов мира — счастье художника. В то же время для лирического героя Пушкина важен человек во всей неповторимости своих мыслей и чувств, направляющий волевые усилия на преодоление несовершенства, которое он ощущает как несправедливость, господство тьмы. Счастье людям он стремится принести, открывая путь к свету, звезде, всходящей («взойдет она») над земным сообществом людей, подобно солнцу. Рассвет, незаметный множеству погруженных в свои заботы людей, предчувствуется теми, кто уверен в его скором наступлении, но лирический герой готов неустанно доказывать его неизбежность, находить все новые краски для обрисовки того, что выпало на их долю. Это жертвы, потери, страдания, но и обретение смысла жизни, «пленительное счастье».

Источник: Буслакова Т.П. Как анализировать лирическое произведение. - М.: Высш. шк., 2005