Звукопись: примеры из литературы, определение звукописи

Кратко:

Звукопись - звуковые повторы в поэтической речи, условно воспроизводящие звучащую картину действительности (восклицания людей, крики животных и птиц, механический лязг, скрежет, звон и проч.).

Например, А. Пушкин, описывая пригрезившуюся героине во сне встречу с медведем, передает эмоциональное напряжение сцены с помощью звукописи:

Татьяна ах! а он реветь,

И лапу с острыми когтями

Ей протянул...

Как приемы звукописи рассматривают аллитерацию и ассонанс.

Иногда термин «звукопись» заменяют понятием «инструментовка стиха».

В сочетании с интонацией фразы звукопись рождает неповторимо выразительный образ. Например, в стихотворении А. Фета «Кукушка» подражание крику птицы в соединении с представлениями о том, что она отсчитывает года и имеет власть над временем (не случайно же ее фигурку помещали в настенные часы), придает элегический, печальный смысл весеннему пейзажу:

Или кто вспомнил утраты,

Вешнюю вспомнил тоску?

И раздается трикраты

Ясно и томно: ку-ку.

Источник: Справочник школьника: 5—11 классы. — М.: АСТ-ПРЕСС, 2000

Подробно:

Звукопись - «совокупность приемов для усиления звуковой выразительности художественной речи», — читаем в словаре С. И. Ожегова. Как любая краткая «словарная» формула, эта — несколько обща и абстрактна. Речь же — о существеннейшей проблеме писательского мастерства: о соответствии замысла и средств его воплощения; в данном случае одного из этих «средств» — звучания поэтической (или прозаической) речи.

«Совокупность приемов» — результат многовекового развития речи. Тягу речи к благозвучию, стремление дать звуку не только эмоциональную, но и образную нагрузку можно проследить и в устном народном творчестве, и в древних литературных памятниках.

Язык столетиями «обкатывает» свой словарь, как море — прибрежные камни. Рифмы, аллитерации, анафоры — в сущности, естественны и вынужденны. Они — память языка. По ним, как по «узелкам на память», вспоминается однажды сказанное (и услышанное). Это — магнитофонная лента дописьменной эпохи. «Беды мучат, да уму учат», «В тихом омуте черти водятся».

Звукописью пронизано «Слово о полку Игореве». Комбинирование фонетически однородных, близких или контрастных звуков «работает» не только и не столько на усиление эмоционального воздействия текста, сколько на выявление внутренних, подчас неожиданных, связей между словами.

Кажется, все усилия русских поэтов XVIII в. были направлены на то, чтобы «размять» язык, придать ему большую гибкость, нагрузить смыслом. Но вот наряду со стихами вроде «начну на флейте стихи печальны. Зря на Россию чрез страны дальни» у того же В. Тредиаковского встречаем:

Вонми, о! небо, и реку,
Земля да слышит уст глаголы:
Как дождь я словом потеку:
И снидут, как роса к цветку,
Мои вещания на долы.

А вот гранёная ломоносовская строфа:

Бугристы берега, благоприятны влаги,
О горы с грозами, где греет юг ягнят,
Ограды, где торги, где мозгокружны браги,
И деньги, и гостей, и годы их губят.

Сознательная, «задачная» аллитерация на «г», дабы показать читателю, «где быть Га, а где стоять Глаголю», усиливается звуком «р», стихотворение становится звонким и рокочущим, как горная река на перекате.

О восприятии чисто звуковой стихии ломоносовской поэзии писал Вяземский в «Автобиографии»: «Не вникая в их (од Ломоносова) смысл, но с трепетом заслушивался я стройных и звучных их волн».

Затрудненность звучания (и произношения) державинской строки из «Водопада» — «кипит внизу, бьёт вверх буграми» — словно бы передает удары разбивающейся о камни воды. А вот его же утверждение: «Я — раб, я — царь, я — червь, я — Бог!» — куда менее прямолинейно, чем может показаться на первый взгляд. Звукопись образует второй смысловой план, неожиданно противоречащий первому: выстроенное, нанизанное на движущееся — "р" "раб — царь — червь" — и зияние «о» в последнем слове строки. Если угодно, фонетически возникает, быть может, невольное, но противопоставление.

Поэты XIX в., отягощённые опытом предыдущих поэтических поколений, как бы сталкиваются с нехваткой выразительных возможностей слова. Стихотворная речь кажется им недостаточной, они жаждут новых форм выразительности и отчаиваются, не находя их. «О если б без слов / Сказаться душой было можно!» — восклицает Фет. В варианте «Ангела» Лермонтов говорит о звуках слов, отделяя их от значения: 

Душа поселилась в твореньи земном.
Но чужд был ей мир. Об одном 
Она все мечтала. О звуках святых,
Не помня значения их.

Звукопись — скоропись духа. Звукописи иной раз не до благозвучия — когда она фиксирует сердечный сбив. «И звезда с звездою говорит» — трудно, «неблагозвучно» продираются сквозь пространство друг к другу голоса звезд. Словно бы против воли сказалось Баратынским: «Смерть дщерью тьмы не назову я...»

XX век от признания в «несостоятельности» передать всё желаемое в слове ушёл в опыты и попытки всё же сделать это, резко обострилось внимание писателей к звучанию «художественной речи». Не обошлось, понятно, без крайностей, вроде заумного языка футуристов или почти уже обессмысленной самодовлеющей звукозаписи, как в бальмонтовском: «чуждый чарам чёрный чёлн...» Но немало было и открытий, и находок, закрепившихся в опыте поэтов. Связь и зависимость между «содержанием» речи и ее звучанием стали предметом глубочайшего и многостороннего изучения. В качестве примера сознательной и последовательной работы над созданием в стихах того, что В. И. Даль назвал "звуконастроением", можно привести историю возникновения стихотворения "Сергею Есенину", рассказанную Маяковским в статье "Как делать стихи?".

Несравненно больше примеров того, как звукопись проявляется в стихах как бы сама собой, подвластна лишь безошибочному музыкальному слуху поэта. В самом деле, сознательно ли озвучил гулом бездны, леденящим, уходящим в глубину, сужающимся «у» свое четверостишие Блок:

И под божественной улыбкой,
Уничтожаясь на лету,
Ты полетишь, как камень зыбкий,
В сияющую пустоту.

Единство звуковой структуры стиха диктуется всем его содержанием и проистекает из него, накладывая на стихи особый ассоциативный отпечаток, дополняя и углубляя мысль поэта.

Невозможно представить себе поэта, равнодушного к звучанию стиха и к звукописи. Однако в каждом поэтическом поколении есть те, чьё особенно чуткое отношение к звуку прямо-таки бросается в глаза. Скажем, для иллюстрации разговора о звукописи множество примеров — на любой вкус — можно найти в стихах С. Кирсанова. Из современных поэтов это качество, пожалуй, всего ярче у А. Вознесенского. Уже ставшее хрестоматийным стихотворение «Гойя» разворачивается как бы на фоне звучащих колоколов; и этот звук колокольного "о" плывет по всем строкам, от первой до последней. Проза Вознесенского, например «О», также вся построена на звуковых метафорах, на взаимопроникновении звука и смысла, их взаимном усилении.

Источник: Поэтический словарь. - М.: ЛУч, 2008