Сравнение в литературе - это особый прием. Понятие и примеры

Сравнение — это образное словосочетание или же некая развернутая структура, которая предполагает сопоставление двух понятий, явлений или состояний, обладающих общим признаком. За счет общего признака усиливается индивидуальный эффект и художественное значение сравниваемого.

Акт сравнивания пребывает, по-видимому, у самых истоков поэтического образа. Это первоначальная форма его, из которой естественно вытекают все остальные типы малой словесной образности: метафора, метонимия, параллелизм и т. д. В сравнивании заключена самая суть образного мышления, его синтезирующий характер в осмыслении бытия. Художественная мысль, подобно сравнению, всегда соотносит, сближает то, что разделено границами времени и пространства. Она созидает картину единого мира, в котором все предметы и явления охвачены всепроникающей связью. «Все во вселенной связано, имеет отношение друг к другу, соответствует одно другому»,— говорил Гете в беседах с Эккерманом, как бы давая понять, что и сама вселенная подобна грандиозному произведению искусства. Чтобы возникло сравнение, этот первоначальный акт художественной мысли, нужно было, чтобы человеческое мышление преодолело ощущение разобщенности предметов, чтобы оно начало связывать, соединять их, отыскивая в разнородном общие черты.

Можно сказать, что в сравнении заключена как бы элементарная модель художественного произведения. Ведь и произведение живет лишь сопоставлениями образов, характеров, деталей, в нем все сопоставимо. Сравнивающий, сопоставляющий ход мысли является не только основой художественного мышления, но и основой нашего восприятия искусства.

Сравнение сближает предметы и явления бытия во имя того, чтобы конкретизировать изображаемое, ведь конкретное, как известно, всегда полнее и богаче абстрактного. Сравнение — это всегда открытие: в нем вдруг открывается нечто общее там, где поначалу виделось только различное. Тут торжествует зоркость художника, и чем непривычнее сопоставление, тем сильнее впечатление открытия.

Он был похож на вечер ясный:
Ни день, ни ночь, ни мрак, ни свет...

Так изображает Лермонтов состояние души Демона на грани кризиса: свет и мрак в ней не просто противоборствуют, они близки уже к состоянию равновесия, и, кажется, душе нужен один лишь сильный толчок, чтобы она обрела покой и веру. Таким толчком и была для Демона встреча с Тамарой. Вместе с тем сравнение с вечером как бы предваряет финал поэмы: вечернее равновесие души Демона оказалось кратковременным, за ним последовала духовная ночь.

В сравнении формально закреплен акт сравнивания. Сравниваемые предметы и сближены и в то же время сохраняют свои границы. Грамматически это выражается с помощью определенных слов: как, будто, подобно, как будто, похож на и т. д.

Сравнение в литературе, как и эпитет, всегда показатель цепкости и свежести писательского зрения (внешнего и «внутреннего»). Но, как и эпитет, оно часто предполагает выбор определенной жизненной сферы, из которой черпается материал. Сам этот выбор говорит о многом, не только о личных пристрастиях художника, но иногда об образе жизни целого народа, о системе его ценностей. Целый каскад сравнений, хлынувший в «Песнь песней Соломоновых», там, где изображается красота Суламифи, говорит ведь не только о неотразимой прелести ее, но и о характере быта древних евреев, о том, в частности, что они жили земледелием и скотоводством. Именно из этих сфер черпаются сравнения, в которых воплощается вся полнота, роскошь и земная сила бытия — отражение зиждительной мощи Господней.

Нагнетание сравнений, почерпнутых из арсенала земных богатств и роскоши, характерно для поэзии Востока там, где она стремится воплотить идеал женской красоты. А красота воспринимается не только в идеально телесных, но и чрезмерных проявлениях. Гегель связывал эту наклонность восточной поэзии к «изобилию роскошных образов», вплетаемых в бесконечные цепи сравнений, с психологией восточного миросозерцания.

Сравнение, в котором разветвлены оба звена изображения (сравниваемое и то, с чем сравнивается), именуется развернутым. Предметы и явления душевной жизни здесь часто сопоставляются не по одному, а по нескольким признакам. Но поскольку в развернутом сравнении оба звена детализированы и расчленены и поэтически конкретны, постольку второй член сопоставления часто приобретает налет иллюстрированности. К тому же в нем может отсутствовать исчерпывающая аналогия.

Пушкинская «Осень» заключает в себе образчик именно такой структуры. Поначалу может показаться, что сфера действия развернутого сравнения здесь ограничена лишь пределами XI строфы. Но это не так. Ведь образ корабля, готовящегося к отплытию (второе звено сравнения), включает в себя аналогию и с первоначальным состоянием души, погруженной в поэтический замысел. И строка «Так дремлет недвижим корабль в недвижной влаге» живет перекличкой с началом X строфы.

И все же нельзя не заметить, что образ морской «громады» ассоциативно перекликается лишь с крайними и полярными фазами творческого процесса (спокойная, созерцательная дремота и бурное движение мысли). Меж ними во втором звене сравнения (образ корабля) не просматриваются промежуточные «сочленения». А ведь как раз благодаря им образ творческого состояния души и обретает у Пушкина сложность и богатство граней, динамику самораскрытия. Ведь для Пушкина таинство вдохновения сказывается не просто в смене душевного покоя смятением творческой «лихорадки». Поэтический контраст успокоения и порыва пронизывает все этапы, которые проходит творящая воля художника на пути от смутного замысла к его воплощению. Сначала лишь сладостный сон мысли и пиршество воображения («я сладко усыплен моим воображеньем»). Поэзия начинается тогда, когда рождается первый порыв, желание перелить зыбкий сон души в живые, созерцаемые формы. Этот этап отмечен особым напряжением и томительностью поиска.

Но дальше порывистая интонация стиха вдруг выравнивается, обретая плавный и медлительный ход. В движении стиха возникает спад. Он сопутствует новой фазе развертывания мысли, моменту просветленности творческого духа, раскованности воображения, когда поэт становится свободным властелином своего художественного мира. Но на этот раз успокоение мгновенно, его сменяет новый порыв, еще более безудержный и страстный, стремление к воплощению найденных форм жизни. Одиннадцатая строфа начинается с неожиданного «разбега» мысли, с высказывания («И мысли в голове волнуются в отваге»), вытягивающего за собой целую цепь присоединений, скрепленных анафорическим повтором и параллелизмами в начале строк («И мысли... И рифмы... И пальцы...»). Динамика и экспрессия этих стихов столь велики, что даже слово «минута», прерывающее цепь присоединений, точно бы «захватывается» этим движением, обретая эффект протяженности, впечатление проносящегося мгновения. В образе же корабля все эти оттенки, переходы, стадии сняты и представлен лишь обобщенный аналог того контраста, который в картине творческого процесса возникает вновь и вновь, всякий раз обогащая свой смысл.

Итак, отсутствие исчерпывающей аналогии в пушкинском развернутом сравнении налицо. Это объясняется тем, что богатое и многомерное содержание пушкинской мысли уже выражено в первом звене сравнения и выражено, разумеется, языком образа. Остается лишь нанести закругляющий штрих, погрузить мысль в стихию абсолютной пластики (изображение корабля), придав ей тем самым особый блеск и создав словно бы между прочим «трамплин» для дальнейшего разбега ассоциаций (метафорическое переосмысление глагола «плывет» — «Плывет. Куда ж нам плыть?»).

Источник: Грехнев В.А. Словесный образ и литературное произведение: кн. для учит. Нижний Новгород: Нижегородский гуманит. центр, 1997