Эпиграмма как жанр в литературе: особенности, своеобразие, виды

Мы привыкли к тому, что эпиграмма непременно должна быть остроумной. Но не всегда находилась она о ведомстве остроумия. В Древней Греции и Риме эпиграмма, например, выполняла задачи эпитафии: была надписью на надгробиях и предметах, приносимых в жертву богам. Постепенно выделяясь в самостоятельный жанр, она сблизилась с элегией и в IV—III вв. до н.э. разрабатывалась греческими лириками в плане афористических сентенций — философских, описательных, любовных, застольных. Составлялись сборники эпиграмм — антологии (первую из них создал в I в. до н. э. эллин Мелеагр). С тех пор серьезная эпиграмма стала называться антологической. От элегии же она усвоила новые темы. Но при этом она продолжала нести в себе эпитафическую семантику «увековечивания»: только теперь в века посылалась не надпись-напоминание (живущим об умершем), а напоминание об образе, посетившем поэта, о настроении данной минуты, о возлюбленной, о прекрасном произведении природы или искусства и т. п.

Перестав иметь дело с почившими, эпиграмма освоила и неизменную среди людей живущих полемическую сферу жизни. Спор, несогласие, насмешка, ирония, неприятие человека человеком выразились в форме эпиграммы сатирической. В ней по-новому интерпретировалась идея увековечивания: над осмеиваемым как бы водружалось портативное надгробие — эпиграмматический ярлык. Образ смерти, заложенный ещё в эпиграмме-надписи, трансформировался в образ словесного убийства «злым языком».

Одну из самых ёмких и точных характеристик сатирической эпиграммы создал Е. А. Баратынский:

Окогчённая летунья,
Эпиграмма-хохотунья,
Эпиграмма-егоза 
Трётся, вьётся средь народа,
И завидит лишь урода —
Разом вцепится в глаза.

Поэт определил существеннейшие черты социальной жизни эпиграммы — нацеленность на «уродство», на отклонение от каких-либо естественных, нормальных законов жизни, её смеховой характер и её безжалостность.

В ней заложено противоречие, благодаря которому жанр этот существует. С одной стороны, она как бы совершает добро — восстанавливает естественный порядок вещей, уличая нравственное или социальное «уродство», восстанавливает гармонию, не позволяя «уроду» оставаться среди «нормальных» людей. Эпиграмматист всегда судит своего героя с точки зрения какой-нибудь общественной нормы. Его позиция в тексте не выявлена, но понятна от обратного — от того, что именно он высмеивает. Так, когда Буало восклицает: «От глупости чужой придёт в восторг глупец », ясно, что он негодует с точки зрения «ума» и здравого смысла, «выбрасывая» глупцов из общества людей умных. Но, с другой стороны, эпиграмма сама — нарушительница гармонии: она проказлива, драчлива и небезобидна для своего героя. Критикуя, она никогда не обосновывает критики, а отмахивается от своей жертвы, как от чего-то незначащего и не стоящего разговоров.

Эпиграмма не терпит выяснения отношений: она безапелляционна и однолинейна, её цель — одним росчерком пера осмеять, подобно тому как в карикатуре осмеивают одной линией. И героя своего она чертит всегда нарочито односторонне, тоже что-то одно выделяя в его характере. Не случайно ее не раз сравнивали с линией — со стрелой, со шпагой — с острой линией вплоть до такой, как линия выстрела: «злые языки страшнее пистолета».

Но в принципе любое, самое прозаическое осуждение тоже безжалостно критикует и тоже с позиций какой-либо нормы. Эпиграмма же появляется лишь при наличии в таком осуждении поэтически оформленной остроты, которая ставит ее в эстетически значимое положение перед бытовой перебранкой. Острота сразу выводит ее из круга двух людей. Будучи направлена в кого-нибудь одного, она апеллирует и ко всему свету. Рассмеивая, она привлекает на сторону её создателя. Удача же эпиграммы зависит от степени остроумия поэтически выраженной остроты, а остроумие обусловлено оригинальностью и неожиданностью мысли, в остроте заключенной. «Остроту создаёт не каламбур, но мысль» — формулировал ещё Буало в своём «Поэтическом искусстве». Следует, правда, оговориться, что хороший каламбур эпиграмматической мысли не испортит:

Неведомский — поэт, не ведомый никем,
Печатает стихи неведомо зачем.

Эпиграмматическая острота должна быть также поэтически оформлена. По определению Буало, эпиграмма — «острое словцо, украшенное двумя рифмами». Остроумие эпиграмматической мысли проявляется в таком двустишии (в русской эпиграмматике чаще — четверостишии) благодаря приёму, разработанному ещё римским поэтом Марциалом. Приём этот основан на контрасте экспозиции и развязки. Начинается произведение, казалось бы, безобидно:

- Если сограждан толпа столь усердно кричит тебе «браво»... 
Но тут же следует неожиданный выпад:
- Это обед твой, Помпей, красноречив, а не ты!

Существует две разновидности сатирической эпиграммы: конкретные, осмеивающие определенного человека, и «на случай», никого конкретно не подразумевающие, но применимые к подходящей ситуации или характеру. Объекты такой эпиграммы — извечные мишени остроумия: глупость, злонравие, лесть, самомнение, спесь и т.д. Конкретная эпиграмма, с одной стороны, сблизилась с шаржем и надписью к портрету (жанрами «дружелюбными», направленными к своим адресатам), с другой стороны, сейчас она нередко передаёт свои «колющие» функции пародии. В этом случае пародист, передразнивая коллегу по перу, пускает и в него лично стрелы острот. Здесь нужно помнить только, что предмет конкретной эпиграммы — это в первую очередь социальная роль человека, его общественное, литературное лицо. Настоящая эпиграмма никогда не заступит за границы социальной роли, не станет затрагивать интимную жизнь человека. Вмешиваясь в его «домашние» дела, она грозит стать сплетней, клеветой. Настоящая сатирическая эпиграмма ценна не только тем, сколь остроумно может она одним штрихом, одним удачно поставленным словцом критически оценить уродливое отступление от общественной нормы. Настоящая эпиграмма способна преодолеть свою сиюминутность, и тогда, по замечанию Пушкина, «улыбнувшись ей как острому слову, мы с насаждением перечитываем ее как произведение искусства».

Источник: Поэтический словарь. - М.: ЛУч, 2008