Детство и дети в произведениях Чингиза Айтматова

Уникальный художественный мир Чингиза Айтматова возник из страстного творческого переживания парадоксальности взаимоотношений человека и мира, личности и общества, ребенка и взрослых - величин несоизмеримых, трагически нераздельных и неслиянных. Уже в ранних рассказах - “Красное яблоко” и “Солдатенок” - с поразительной силой сопереживающего чувства передано кризисное состояние чистой детской души, открывшей свое одиночество, признавшей сиротство и замеревшей от ужаса незащищенности. Изведанная не понаслышке, горькая безотцовщина стала постоянным мотивом айтматовских книг, неустанно говорящих о вине и ответственности общества, среды, дальних и ближних перед одним, зависящим от них, как взрослым, так и ребенком (“Тополек мой в красной косынке”, “Джамиля”, “Первый учитель”, “Прощай, Гульсары!”, “Ранние журавли”, все романы).

Особенно внимателен писатель к проявлениям человечности и жестокости в отношении к детям чужим, “чужой крови”. В “Материнском поле” (1963) повествование развернуто как исповедь Толгонай, с любовью вырастившей чужого внука и страдающей в поисках ответа на вопрос: сказать ли Жанболоту правду о его рождении? Она боится ранить юную душу открытием тайны и не может взять на себя тяжесть его неведенья. Мы не узнаем, как поступит бабушка с приемным внуком, ее вопрос остается с нами как знак неотвратимой нравственной боли при соединении жизни, долга и правды.

Эта тема - по принципу контрапункта - развивается в наиболее известной повести “После сказки” (1970), имеющей и другое название, данное А. Твардовским при публикации в “Новом мире” и сохраненное в кинофильме, - “Белый пароход”.

“Чужая кровь” Мальчика, которому восемь лет, известна всем на лесном кордоне. Он не хочет, но должен оставаться чужим, брошенным родителями среди шестерых равнодушных, враждебных и жестоких (Орозкул) взрослых, не посторонних ему. Один любящий, но бесправный и раздавленный злой волей зятя дед Момун подарил внуку мечту о спасительнице - Рогатой матери-оленихе, однако вынужден был “ради злосчастной своей дочери” убить ее. Последнего страдания Мальчик вынести не мог и решил стать рыбой, доплыть до Белого парохода и сказать, наконец, отцу и всему миру: “Здравствуй, это я!” А вслед уплывающему Мальчику неслась пьяная песня о сплошь горбатом мире, отвергнутом детской душой.

В контрасте с трагическим непокорством героя “После сказки” пребывает спасение одиннадцатилетнего Кириска из повести “Пегий пес, бегущий краем моря” (1978). Три взрослых рыбака-нивха, дед, отец и дядя, пожертвовали собой, один за другим ушли из лодки в море, чтобы мальчику хватило питьевой воды, чтобы он доплыл до родного берега, когда рассеется сплошной туман. В этом произведении наиболее полно и художественно убедительно выражены идеи, которым привержен Айтматов. В “мифологической поэме о самопожертвовании” факты, события, слова, поступки, чувства и мысли измеряются космическими масштабами, высокая степень условности придает им философский, религиозный смысл. Не случайно самому старшему в лодке дано имя Орган. Неказистый и неграмотный, старый, он обладает таким духовным богатством, излучающим нездешний загадочный свет (его сны о Великой Рыбе-женщине), что ошеломляет нас и заставляет поверить простым словам: “Я был великим человеком! Это я знаю”.

Взрослые мужчины достойно выдержали последнее испытание, спасли будущее своего рода, и Кириск, преодолевая отчаяние недетским терпением и волей, подтвердил физическую и духовную прочность деда Органа, отца Эмрайина и дяди Мылгуна, ставших в его “именной песне” ветром, путеводной звездой и волнами, чтобы войти в мифологическую память.

Чрезвычайно важно понять, что проблема сиротства и преодоления его, выхода из него обладает у Айтматова онтологической глубиной, означенной мифопоэтическими сюжетами песен, легенд, сказаний, загадочных снов, ирреальных воспоминаний и привычных народных обрядов. Ярким доказательством является присутствие во всех текстах мотива старинной киргизской песни о белой верблюдице, потерявшей черноглазого верблюжонка. Вечно и неустанно ищет она его, окликает: “Где ты? Отзовись!” - и “бежит молоко из вымени, из переполненного вымени. Белое молоко”. “Плач верблюдицы” возникает в первой повести “Лицом к лицу” (1958), настойчиво повторяется, цитируется в “Прощай, Гульсары!” (1966). В романе “И дольше века длится день” (1980) он преобразуется в реалистическое повествование о судьбе белой верблюдицы и ее черноглазого верблюжонка, ставшего могучим Каранаром, и в мифологическое - о манкурте и его матери. Наконец, в “Плахе” (1986) древний плач сопровождает судьбу людей и волков, становясь символом бытия - космического, природного, человеческого.

Трагедия не-встречи родителей и детей смертельна, но у Айтматова смерть не окончательна и не бесповоротна, напротив, умерший, ушедший в смерть возвращается в другом облике и уже из другого измерения окликает: “Где ты? Чей ты? Отзовись!” Дети и родители не прекращают искать друг друга, как Найман-ана, ставшая птицей Доненбай, Казангап, обратившийся лисой, маленький сын чабана Бостона, превратившийся в волчонка.

Чингиз Айтматов не боится испытывать юных героев на прочность, предлагая им действовать в крайне опасных, максимально трудных, жестоких обстоятельствах (“Ранние журавли”), он уважает их за стойкое непокорство, ценит их предельную нравственную чистоту, любуется ими. Дети в его книгах олицетворяют хрупкость и прочность связи времен. Детство, убежден он, принадлежит будущему: “Все, что человек познает в детстве, все, что он выстрадал, узнал, все горе, вся боль и все открытия - все это сохраняется в нем навсегда...” (“В соавторстве с землею и водою...” С. 370).

Источник: Русские детские писатели XX века: Биобиблиографический словарь. - М.: Флинта: Наука, 1998